реабилитации малолетних преступников или провозгласит скорое пришествие Иеговы. Но, выговорив имя Альфреда, он вдруг расплакался. Тогда она взяла его за руку, ввела в свое похожее на тюрьму жилище, силой усадила на диванчик из «Икеи» и налила чашку своего ромашкового чая.
Флориан рыдал, как ребенок, она ему не мешала. Принесла синее платье и повесила на дверь гостиной.
Под мышками он сразу заметил бледные, высохшие уже следы пота. И маленькое жирное пятнышко на подоле. Стирать нельзя, ни в коем случае, только в химчистку. Флориан скорбно поник головой над чаем, немного отдававшим затхлостью. Молча разглядывали они платье: в мрачной комнате оно казалось кусочком неба. На балкончике ворковали голуби.
– Крысы летучие, – пробормотал гость и высморкался.
– Я тоже их так называю, – засмеялась хозяйка.
– Я их боюсь, – признался Флориан.
– А я ненавижу, – вторила ему Бабетта. – Похотливые, отвратительно жизнелюбивые твари. Я выбрасываю их мерзкие яйца и разрушаю их гадкие гнезда. Не переношу их гнезд – неуютные и безвкусные сооружения, слеплены абы как!
– Никакого чувства стиля, – согласился гость.
Бабетта подлила ему чаю. Флориан окинул взглядом квартирку. Странное она производит впечатление: как будто здесь поселились временно, хотя, кажется, живут давно. Рядом со старинным письменным столом стоит шезлонг из какого-то кемпинга, столик в гостиной – пара камней и стеклянная столешница, диван из «Икеи» порядком обшарпан и в пятнах, только ковер хорош, действительно хорош – старинный келим3 с ярким рисунком.
– Да, – улыбнулась она, – чудное у меня жилище. Но я тут, должна признаться, поселилась не навсегда. Это так, перевалочный пункт.
Флориан кивнул, и она сказала:
– А знаете, вы не поверите, но ваш друг был прав – это платье и в самом деле изменило мою жизнь.
На другой же день после покупки Бабетта призвала на помощь все свое мужество и в этом самом синем платье присела на скамейку с надписью «Любовь». «Конечно, наряд совсем не по погоде, в нем прохладно, откровенно говоря, да и раненая лодыжка Томаса наверняка еще не зажила. Сижу здесь дура дурой», – думала она, но внутри у нее что-то мелко дрожало, трепыхалось, как золотая рыбка в стакане воды. В то утро Бабетта не стала выметать голубиное гнездо: пусть наглецы творят, что им вздумается. Пусть воркуют, она тоже пойдет поворкует! Уже шесть яиц вынула она брезгливо, кончиками пальцев из проклятущего птичьего обиталища и выбросила в мусорный мешок. Детоубийца. Согрешила против природы, что и говорить. И теперь наверняка будет наказана.
Слово «любовь» жгло ее, словно каленым железом. Она ругала себя, она себя презирала, но со скамейки не ушла.
Ноги и руки постепенно коченели. Наконец Томас показался на дорожке, ковыляя к скамейке. В синем платье он ее даже не сразу и узнал. А она еле сдержалась, чтобы не вскочить и не кинуться ему навстречу, как девчонка.
Ну, и с чего бы это, спрашивается? – думала она, пока он медленно, шаг за шагом приближался к ней. Пахнет от него хорошо? Кожа на ощупь приятная? Или все дело в том, что у него, как и у нее, в буфете все чашки и блюдца разномастные? Или потому, что его уши напоминают ей уши Фрица? Почему в новом всегда ищешь то, что уже знакомо? Что, черт возьми, из этого всего выйдет?
Он кивнул ей, и сердце у нее запрыгало – пустилось вскачь, как школьник домой после уроков.
– Вы похожи сегодня на голубой цветок, – улыбнулся он.
– Новалис, – выпалила она как из пистолета. Какого черта? Ей совсем не то хотелось сказать. Она хотела бы крикнуть: «Ну так сорви меня! Возьми меня! Съешь меня!»
Но это было сказано гораздо позже, потому что Томас оказался робким и стеснительным. Бабетту это жутко злило. Как голодная тигрица, металась она по квартире и клялась никогда, никогда больше о себе ему не напоминать и на кладбище не появляться. Пусть знает!
Один день она и вправду выдержала. А назавтра нашла на скамейке записку:
Звонили они друг другу редко, будто боялись растратить чувства.
При следующей встрече Бабетте показалось, что Томас стоит перед ней, как перед столом, накрытым для фуршета, и никак не может выбрать, что бы такое съесть. Может, ограничиться закуской? А потом сразу десерт? Или все-таки попробовать жаркое? Ой, нет, он уже был женат, что-то страшновато.
А я? Это мне бояться надо, а не тебе, думала она.
– У тебя в жизни состоялась настоящая любовь, – сказал Томас, держа ее при этом за руку, словно у него для Бабетты плохие новости.
Состоялась любовь? Он не выпускал ее руки.
– Смерть, разумеется, страшна, – с нажимом произнес он, – потеря велика и ужасна, но я говорю о другом. Мне знакомы ощущения комнатного цветка, который по непостижимым причинам перестали поливать.
– Ты говоришь о своем браке? – недоверчиво переспрашивает Бабетта.
– Ну да.
– А почему ты больше не поливал этот цветок? Надоело? Стали нравиться другие растения? Потерял инструкцию по уходу? Или цветы у тебя всегда вянут?
Томас смущенно улыбнулся.
