до нее уже не дотронешься – кричать будет в голос.
Фриц не мог отвести от нее глаз. Она казалась ему в этом освещении совсем чужой и оттого очень привлекательной. Он чувствовал, что она отдаляется от него, и решил ее опередить. Так будет менее больно. Он протянул к ней руку, она уловила движение воздуха.
«Не надо меня трогать, пожалуйста, – подумала она, – не надо. Не хочу! Не желаю!»
«Куда бы положить руку? – размышлял он. – Лучше всего – сжать пышную белую грудь, но тогда пробуждение может быть особенно неприветливым. Нет, не надо». Он опустил ладонь на ее мягкое плечо. Она ощутила его руку – клейкую, как ручонка ребенка.
– Бабетта, – позвал он шепотом.
Она выжидала.
– Бабетта, – повторил он чуть громче, – погода отличная!
«Дурачок, – подумала она, – мы же в тропиках. Какой еще тут быть погоде?»
Он легонько потряс ее. Она медленно открыла глаза.
– Да, – проговорила она нарочито изумленно. – Уже приехали?
– Как и следовало ожидать, – засмеялся он.
За долгие годы замужества Бабетта научилась превращать свои капризы в своего рода заменитель любви. Стоило ей состроить из себя обиженную девочку, как Фриц обрушивал на нее такой поток нежности и заботы, что она сама бывала тронута.
Он вдруг наклонился над ней, и его небритая щетина защекотала ей живот.
– Ты думаешь, мы еще в самолете, – смеялся он, – вот в таком виде? В чем мать родила?
Она на всякий случай хихикнула тоже. Ободренный ее улыбкой, он упал на нее.
– Фриц, – застонала она и еще раз хихикнула, чтобы смягчить его разочарование, а потом строго произнесла: – Оставь меня в покое.
Его это отрезвило, он поднялся.
– Уже восемь почти, – сообщил он, – а я с шести на ногах. Ты представить себе не можешь, как там красиво…
– Только не рассказывай, – перебила она. – Не вздумай!
– Ладно, не буду.
– Я сама увижу, ладно?
– Скоро жара будет невыносимая.
– Естественно, мы же в тропиках.
– Очень жарко будет.
– Да, мне будет очень жарко, – лениво повторила она.
Они оба уставились на затянутое сеткой окно.
– Смотри, смотри, – всполошился Фриц, – смотри: бабочка! Какая огромная!
– Ага.
– С ума сойти, какая здоровенная!
– Угу.
– Я тебе кофе принесу.
– Давай.
Бабетта поднялась и стала спускаться по лестнице. Чемодан господина Шуна! Так тут и стоит, открытый. Неужели Фриц не заметил, что в ее чемодане лежат мужские вещи?
Проходя мимо, она захлопнула крышку чемодана. В ванной почистила зубы Фрицевой щеткой, пригладила волосы пятерней, «расческой морских русалок», как говаривала ее мать. Как же не хочется натягивать на себя снова пропотевшие шмотки, в которых она сюда прилетела! А у Фрица ничего не одолжишь, все его майки на ней трещат по швам. Что бы такое нацепить? А вот что: одну из голубеньких рубашек господина Шуна и его белые штаны, их можно немного закатать, и они, пожалуй, подойдут. Или белый халат от костюма для дзюдо? Нет, это даже Фриц заметит.
Жара стояла невыносимая, дышать было нечем. Вдали урчало море. Рядом со столовой лениво плескался о бортики бассейн. Вокруг бамбуковых столиков сидели парочками влюбленные японцы. Женщины с мальчишескими фигурками в вязаных купальниках, мужчины с козлиными бородками в разноцветных солнечных очках. И все такие молодые, такие красивые, такие худенькие, стройные.
Бабетта даже вздохнула. Фриц счел это вздохом восхищения. Едва супруги присели за один из столиков, до того маленьких, что даже японцы за ними казались большими, а уж они-то, немцы, и вовсе великанами, как появилась женщина необыкновенной красоты, Бабетта таких еще никогда не видела. Медленно, грациозно, плавно покачивая бедрами, она подплыла к их столику и положила перед каждым меню завтрака.
На ней был коричневый, тисненый золотом саронг, сверху желтая кружевная блузка, почти прозрачная, осиную талию перетягивал широкий золотистый пояс. Идеальной формы полная высокая грудь, длинная тонкая шея, увенчанная благородной формы точеной головкой.
Кожа нежно-кофейного оттенка, огромные темные глаза, роскошные губы. Густые черные волосы, как принято на Бали, заплетены в толстую сложную, затейливую косу. Как на картинке, да и только!
