– Найдется с десяток певиц с грудным голосом.
– Так ты советуешь мне все отрицать, когда меня будут допрашивать?
– Естественно.
– Это все, что ты мне можешь предложить?
– Боже мой, да что еще…
– Ладно, не усердствуй…
Она откинула ногой одеяло, встала и направилась к туалетному столику.
– Ева, я хотел бы… — начал Лепра.
– Что? Чего бы ты хотел?
Ее тон был столь агрессивен, что вся доброжелательность Лепра мгновенно улетучилась. Он застыл. Ева смотрела на него таким взглядом, словно видела впервые.
– Не трать времени попусту, — продолжала она ровно. — Ты должен работать… оставь меня… Садись там, в гостиной, ладно? И порепетируй прелюдии, доставь мне удовольствие… А все остальное… это уж мое дело.
И она поцеловала его в висок.
– Можно подумать, я должен перед тобой извиняться.
– Кто знает…
Она подтолкнула его за плечи и закрыла дверь. Лепра начал механически играть, потом всецело отдался музыке, как в лучшие свои минуты. Когда музыка завладела им, он почувствовал, что он вовсе не злодей, что ни в чем не виноват и вообще… остальное — дело Евы, она права. Его задача играть, а не отвечать на вопросы полицейских. В конце концов он почти позабыл о Еве и вздрогнул, когда она положила руку ему на плечо.
– Ты чудо, — прошептала она ему на ухо. — Как тебя не любить!
– Увы! — усмехнулся он.
– Увы! — повторила она серьезно. — Продолжай. Я пойду к парикмахеру. Буду ждать тебя у Мариньяна, пообедаем там.
Она ушла, и он не огорчился. Он начал импровизировать одной рукой… и тут же вспомнил Фожера. Ведь он играл на его инструменте. Может, именно в этой комнате Фожер записывал пластинки?.. Значит, этот кошмар никогда не кончится. Он подносил сигарету ко рту, когда задребезжал звонок. Почта. Что такого, в этот час всегда разносят почту. Надо открыть. Почему же тогда трудно дышать, почему пылают щеки? Он бросил сигарету и вышел в прихожую. Консьержка дала ему пачку писем и газет.
– Подождите, тут еще пакет.
Лепра узнал бумагу, почерк, штемпель… Ну что ж! Это похоже на фарс, ведь Мелио мертв. Прижав пакет к груди, Лепра с трудом, еле-еле, словно ему вспороли живот, дотащился до гостиной. Стены вокруг ходили ходуном. Он опустил свою ношу на стол и сел. Он слышал только собственное дыхание, и его все больше охватывал ужас. Нет, это невозможно… или что-то перевернулось в этом мире. Мелио умер. Он же точно знает, что Мелио умер… Пакет такой же, как остальные, столь же безобидный на вид, но Лепра не решался даже пошевелиться. Если бы Ева была рядом! Но он был один, наедине с Фожером!
Он пошел на кухню, взял нож, постоял еще в раздумье, гладя на пакет, словно от него зависела его жизнь. Наконец в ярости рванул веревку и разорвал бумагу. Вынул пластинку из картонной коробки. Ноги у него подкашивались, пот обжигал веки. Фожер мертв. Мелио мертв. И снова пластинка! Он поставил ее на проигрыватель, опустил иглу, дал себе еще минуту передышки, закурил и глубоко затянулся. Он пытался придать себе более мужественный вид. Ему казалось, что за ним наблюдают. Он нажал на «пуск» и, стиснув кулаки, стал ждать.
На этот раз Фожер шел прямо к цели.
«Дорогая Ева… я дал тебе несколько дней на размышление… и я уверен, ты все обдумала… в эту минуту ты наверняка не одна… Вы слушаете меня вдвоем… Но малыш Лепра не в счет… Я обращаюсь к тебе. Я только что написал письмо прокурору Республики».
Лепра затих, опустив голову в ожидании удара, который наконец добьет его. Фожер кашлянул — наверное, он курил свою горькую сигарку и в этот момент стряхивал пепел.
«Я мог бы послать это письмо, не предупредив тебя. Но ты так часто упрекала меня в неискренности… Поэтому я не хочу ничего от тебя скрывать. Вот мое письмо:
Господин Прокурор,
когда Вы получите это письмо, меня уже не будет в живых. В своей смерти я обвиняю свою жену. Может, она хотела ее. Или, по крайней мере, не воспротивилась этому. Но в любом случае она жаждет моей смерти давно. Когда Вы будете ее допрашивать, она все вам объяснит. Я хорошо ее знаю. Она с удовольствием воспользуется этой возможностью, чтобы произвести на Вас впечатление. Она даже согласится на роль мученицы, только бы пострадать на глазах у всех. Меня, к сожалению, она уже давно не может удивить, и с этим уже ничего не поделаешь. Я взываю к правосудию, потому что хочу оставить последнее слово за собой. Я понимаю, это мелочно. Но я ее еще люблю, и если я сжалюсь над ней, она будет оскорблена.
Примите, г-н Прокурор, и т. д.»
Фожер сделал короткую паузу. Лепра, затаив дыхание, не отрываясь смотрел на блестящий диск. Худшее было впереди.
«…Это письмо, — продолжал Фожер, — опустят через неделю. У тебя еще есть неделя — можешь жить, заниматься любовью или готовиться к обороне, — как тебе будет угодно. Я уверен, ты найдешь элегантное решение. Жаль, детка моя, что мы не смогли прийти к согласию. Но я не сержусь на тебя за это… Ты слышишь?.. Я больше не сержусь… Прощай, Ева».
Лепра продолжал слушать. Он понял, что это конец, что больше Фожер не заговорит. Тем не менее он не нажал на «стоп». Пластинка постепенно замедляла вращение, и наконец игравшие на ней блики замерли. Предметы вокруг Лепра вновь приобрели свои очертания. Он перевел взгляд на рояль, затем на цветы в вазе, на кресло, на пепел от своей сигареты, на ковер и снова на неподвижную пластинку. Из его горла вырвалось какое-то подобие всхлипа. Он тяжело опустился на табурет и сжал руки. «Что я встрял между ними?.. неделя… одна неделя… а потом…»
Внезапно ему захотелось увидеть солнце, видеть рядом людей. Он побежал в спальню Евы, еще хранившую дыхание страсти и сна. Ополоснул лицо, причесался, быстрым шагом пересек гостиную. Черный блестящий диск был похож на свернувшуюся кольцами змею. Лепра бесшумно вышел и запер дверь на ключ. Один оборот. Два оборота. Но опасность вышла из дома вместе с ним и отныне будет сопровождать его повсюду.
Террасы кафе были полны. Мужчины смотрели на женщин, женщины — на мужчин. Лепра отыскал столик на солнце. У него не было ни малейшего желания видеть Еву. Он завидовал клошару, спавшему в холле вокзала. Он брел наугад по улицам, мимо магазинов, почти забыв о своих страданиях, и его отражение скользило по витринам, вслед за ним. Когда он увидел афишу, то даже не удивился. Его имя было выделено лестным для него крупным шрифтом: Жан ЛЕПРА. Дальше шли фамилии авторов, чью музыку он будет исполнять. Бетховен, Шопен, Лист… Блеш прекрасно со всем справился. Лепра долго стоял перед афишей. Этот концерт не состоится. Газеты никогда о нем не напишут. Вернее, как раз напишут… Но в разделе судебной хроники… Он потерял все разом. Это еще не самое страшное. Агония наступит позднее. В полдень он вошел в кафе «Мариньян». Ева ждала его. Помахала ему издалека. Он сел напротив нее.
– Ты неважно выглядишь, — заметила она с явным подтекстом. — По-моему, ты переработал.
Лепра силился прочесть меню, но буквы прыгали у него перед глазами и слова казались бессмысленными: говяжье филе… рагу… сердце Шароле…
– Курицу, — сказал он машинально.
Ева забрала у него меню.
– Что с тобой?
– Ничего… ничего, просто немного устал.
Она посмотрела на него, ее глаза еще никогда так не светились любовью.
– Ты странный мальчик, — продолжала она своим надтреснутым, хрипловатым голосом, который одинаково хорошо умел петь о встречах и разлуках. — Вечно ты что-то скрываешь… вечно секреты какие- то… Хоть бы раз выговорился, облегчил душу.
