– Мануэль! Осторожно, Мануэль!
Он, кажется, даже не услышал. Я попытался привлечь внимание Луиса.
– Луис!
Матадор и все остальные члены куадрильи уже мчались на помощь бандерильеро, но бык опередил их. Зверь поднял на рога стоявшего к нему спиной Мануэля и, словно безжизненную куклу, подбросил в воздух. Предчувствия не обманули Ламорильо. Я не мог сдержать слез, а дон Фелипе мрачно заметил:
– Ну, дон Эстебан, теперь вы не станете спорить, что необходимо выяснить, кто сделал ему этот укол?
Я тупо смотрел на него непонимающим взглядом.
– Так вы думаете, что…
Он пожал плечами.
– Как будто вы сами не знаете!
Да, я знал, но еще не успел осознать.
Какой смысл говорить о том, что произошло в следующие несколько часов? Мы так и не выяснили ничего, что могло бы прояснить дело. Мануэля Ламорильо убили так же, как до этого Хорхе Гарсию и Рафаэля Алоху. Убийца, возненавидевший нашу куадрилью, одержал новую зловещую победу. Фелипе Марвин был вне себя от гнева. По его уверениям, еще ни разу за всю свою карьеру он не подвергался такому унижению. Все подозрения на мой счет рассеялись: детектив понимал, что если бы фатальный укол сделал я, Мануэль не прибежал бы сообщить мне об этом. Поскольку я и так знал, что невиновен, для меня расследование не продвинулось ни на шаг. Я чувствовал, что Луиса глубоко потрясла гибель любимого бандерильеро, но он старался не показывать виду. Гордость не позволяла матадору склониться перед волей судьбы, и, когда дон Амадео снова принялся умолять его прекратить выступления, по крайней мере в этом сезоне, Луис так отчитал импрессарио, что я думал, они разругались навеки. Волей-неволей нам пришлось смириться и искать замену Мануэлю для выступления в Уэльве.
Я старался оттянуть посещение Кончиты, насколько это было возможно. Еще совсем недавно мы так по-дружески провели вместе вечер, что идти в этот дом было невыносимо больно. Накануне того дня, когда я все же решился выехать из Альсиры в Мадрид, ко мне зашла Консепсьон.
– Луис сказал мне, что завтра ты едешь в Мадрид. Это правда?
– Придется.
– Ты пойдешь к Кончите Ламорильо?
– Да.
– Скажи, что я жалею ее от всего сердца.
– Хорошо.
– И тебя тоже мне очень жаль, Эстебанито…
– Спасибо.
Наступило долгое молчание. Наконец, Консепсьон решилась задать вопрос:
– Ты что-нибудь понимаешь?
– В чем?
– Во всех этих убийствах.
– Нет.
– Но какие-нибудь предположения у тебя есть?
– Нет. А у тебя?
– Тоже. А что думает Марвин?
– Он растерян не меньше нашего.
– Но все-таки должна же быть какая-то серьезная причина? Раз кто-то принялся именно за нашу куадрилью, то уж не без оснований.
– Несомненно. Но в чем причина? Кстати, ответив на этот вопрос, мы тем самым почти наверняка разоблачили бы убийцу.
– Ты не думаешь, что все эти смерти нужны лишь для того, чтобы выбить из седла Луиса?
– Сначала я так думал, но теперь почти уверен в обратном.
– Почему?
– Потому что убийца, судя по всему, тесно связан с нами, в курсе всех наших дел, а следовательно, не может не знать, что в глубине души Луиса не так уж волнует смерть товарищей.
– Тебе не кажется, что ты судишь слишком жестоко?
– Но это правда…
– Как раз поэтому твои слова особенно ужасны… Но если все это направлено не против Луиса, то против кого?
– Может, против дона Амадео?
– Брось, никто не станет убивать, чтобы разорить соперника. Для этого существуют другие средства. И потом, к чему губить тех, кого можно заменить? Если бы кто-то хотел разрушить планы Рибальты, то сразу же вывел бы из строя Луиса. Ты не согласен?
– Да, ты права.
И мы еще долго говорили, в сущности, переливая из пустого в порожнее, потому что так и не смогли найти ни малейшего следа, который навел бы нас на путь к разгадке.
– Я всегда знала, дон Эстебан, что мы с Мануэлем не созданы для счастья… Я боялась быков… чувствовала на муже проклятие корриды… Когда мне удалось заставить его уйти с арены, я все равно не обрела покоя… Какой-то голосок все время нашептывал, что это лишь отсрочка и рано или поздно быки победят… И вот теперь все сбылось…
Кончита держалась очень прямо. Черное платье и креповое покрывало, прикрывавшее волосы и отбрасывавшее темную тень на глаза, придавали ее облику какую-то особую, неземную отрешенность. Я взял ее за руки.
– Мне очень больно, Кончита… Я так любил Мануэля!.. Не считая Луиса, он был моим лучшим другом…
– Он платил вам тем же. Если бы позвал кто-нибудь другой, Мануэль не вернулся бы к быкам, но уж такова судьба…
– Теперь меня до последнего дня будут терзать угрызения совести, Кончита. Без меня он оставался бы, конечно, бедным и разочарованным, но зато живым…
– Не терзайте себя напрасно, дон Эстебан. Случилось лишь то, что было предначертано. Вы стали орудием высшей воли, не больше. Ни вам, ни мне не удалось бы изменить судьбу Мануэля…
– Я очень надеюсь, что триста тысяч песет, которые вы получите от страховой компании, по крайней мере, избавят вас от нужды.
– Я отнесу эти деньги в монастырь Ангустийской Богоматери и там приму постриг. Тот благословенный день, когда я стану монахиней, приблизит меня к Мануэлю. Да хранит вас Господь до конца ваших дней, дон Эстебан.
Мы обнялись на прощание и расстались.
Лишь с огромным трудом мне удалось дополнить куадрилью для выступления в Уэльве. В кругах, связанных с тавромахией, уже поползли слухи, что нас кто-то сглазил, и желающих испытать судьбу не находилось. Новообретенный престиж Луиса все еще притягивал кое-кого, но в основном старых тореро, мечтающих о возвращении былой славы, чем жаждущую блеснуть молодежь.
Вальдерес в этот раз выступал хуже, чем в первых корридах. Почувствовав это, он совсем занервничал и буквально зарезал второго быка. После этого вслед матадору раздались свистки, и это окончательно вывело его из себя, тем более что Луис чувствовал заслуженность упреков.
– Я был удручающе плох, да? — шепнул он мне, когда мы вместе оказались в раздевалке.
– Правильнее было бы сказать: выступал без обычного подъема. Второй бык доставил тебе много хлопот?
– Не совсем так. Просто сегодня все шло наперекосяк. Я то и дело на долю секунды запаздывал, и вся
