Лавиния Холдер продала дом в пригороде Лондона и переехала в Новую Зеландию спустя два года, как Маргарет вышла замуж.
Она и здесь образовала кружок, куда входили три писателя, художник-абстракционист, струнный квартет и две местные львицы из благотворительного общества. По вторникам Лавиния давала обеды, а по пятницам у нее пили чай в более расширенном составе.
Гости много курили и, если приходил известный романист Браун, просили почитать очередную главу из романа, который тот писал уже второй год. При всей субтильности телосложения у этого джентльмена был неожиданно густой бас, и он явно упивался звуками собственного голоса.
А потом гурьбой ходили к ручью. Мелкий, прозрачный, он бежал по гальке меж орхидей и ирисов. На веранду выносили магнитофон и слушали либо «Остров радости» Дебюсси, либо «Болеро» Равеля.
А затем всех приглашали в овальную столовую, где подавали кофе, а к нему порто. Однако Лавиния любила херес, а гости предпочитали более крепкие напитки.
Был понедельник. Маргарет радовалась, что день неприемный. Она рассчитывала отдохнуть у матери до приезда Эрвина. Он улетел в Штаты на гастроли в один день с ней. Сказал, что пробудет там дней десять. Раньше следующего понедельника она его не ждала.
Показались ворота, машина покатила по дуге подъездной аллеи, и Маргарет наконец увидела дом, принадлежащий ей и ее матери.
Современной постройки длинное двухэтажное здание из белого камня, притягивающего утренний свет, заканчивалось по бокам закругленными каменными стенами, которые можно было принять за флигели. Дверь красного дерева меж белоснежных колонн, а над нею – изящное веерообразное окно...
Маргарет любила этот дом. Комнаты светлые, с высокими потолками, все сияет белизной. На стенах – картины в ярких тонах. В ванных комнатах мягкие полотенца, устланные ковриками полы, мыло с чудесным запахом.
Маргарет расплатилась с таксистом и пошла по дорожке к дому. Ей навстречу уже шагала рослая женщина – смуглая, с крупными чертами лица. На ней был изумрудный бархатный балахон с золотым позументом по подолу, пройме и краям широких рукавов. Черные волосы были заколоты на затылке в большой пучок золотой пряжкой.
– Маргарет! Как прошла поездка? – воскликнула она, подходя. – Что Одри?
– С Одри все в порядке, мама! Как выяснилось, я ей не нужна.
– Я так и думала. – Судя по тону, миссис Холдер ничуть не расстроилась этим обстоятельством. – Пойдем в дом. Повар приготовил твоих любимых куропаток и суфле под винным соусом.
Они ели не в столовой, а в большой кухне, и аромат в ней стоял упоительный.
– Знаешь, после твоего отъезда звонил Генри, – сообщила дочери Лавиния. – Я провела свою партию достойно. Ничего определенного ему не сказала.
– Спасибо, мама. Думаю, пора начинать бракоразводный процесс. Эрвин тоже настаивает на этом.
– А Одри, какой ты ее нашла?
– Веселой и благополучной. Повторяю, пока я ей не нужна, а там видно будет.
– Маргарет, дорогая, ты не права. Она еще маленькая, не понимает всей сложности ситуации. Хотя, помню, в свои два года она уже была с характером. Бывало, привезу игрушку, спрашиваю спустя четверть часа, кто купил ей Братца Кролика? Отвечает: папа... А кто подарил плюшевого медвежонка? Папа... Все папа да папа.
– Она к нему очень привязана. Это и понятно, Генри в ней души не чает.
Маргарет пододвинула к себе пепельницу и закурила.
– Генри нужно отдать должное, он человек надежный! – сказала Лавиния. – Великодушный, порядочный... Есть в нем рациональное зерно...
Миссис Холдер любила вставлять в разговор фразы, совершенно к делу не относящиеся.
– Брось, мама, мы не на элеваторе! – раздраженно перебила Маргарет. – Эрвин считает, что Генри, в известной мере, жлоб.
– А мне кажется, он добрый.
– Жестокость не может быть доброй, а Генри жестокий.
– Ах, детка! Быть жестоким – самое плевое дело: для этого надо просто не любить.
– Тут ты права. Он меня никогда не любил. И потом, я давно поняла: если его кто-нибудь раздражает, значит, этот человек обладает достоинствами. По-моему, он всегда завидовал моему таланту.
Лавиния неплохо относилась к зятю и старалась избегать обсуждения черт его характера. Поэтому она переключилась на другое.
– А что та женщина?
Маргарет пожала плечами.
– Умненькая, нахватанная...
– Талантов, стало быть, у нее никаких...
– По-моему, никаких. Правда, она, как и Генри, домовитая. Знаешь, я пришла к выводу, что эта его секретарша весьма напоминает покойную миссис Рассел.
– Вот видишь! Я всегда говорила, что каждый мужчина хранит в душе образ матери и старается найти спутницу жизни, похожую на нее.
– Может быть, может быть... А я человек, как говорится, не однодомный, я человек коммуникабельный. Дай Бог им счастья. Кажется, Генри нашел ту, которая ему под стать. Тихая заводь, и все такое.
– Маргарет, дорогая, я, как тебе известно, не поклонница страстных романов и скоропалительных браков...
– Тогда объясни, каким образом ты выскочила замуж за отца в девятнадцать лет? – оборвала ее Маргарет.
– Окрутил... Но давай об этом не будем. Твой отец – бабник, каких поискать, гуляка и кутила. Семья для него ничего не значила. А ведь Генри семьянин. Разве не так?
– Так! Но если, как ты любишь повторять, жизнь в браке это совместное творчество, то Генри только себя считает творцом, всех же остальных – ремесленниками, а я, как оказалось, этого не переношу.
– А я, что ни говори, за поздние браки. У них есть свои преимущества: не хватит сил и времени на развод, который укорачивает жизнь.
– А искусство на что? Это сильнодействующий исцелитель...
– Кстати, Тони просил замолвить за него словечко. Собираются ставить его новую пьесу, и он хочет, чтобы ты была оформителем.
– Ну вот, видишь!
– Маргарет, извини, что я вмешиваюсь, но как ты собираешься строить семейную жизнь с Эрвином? Он постоянно в разъездах, ты с головой в своих проектах. Это же немыслимо, я имею в виду перегрузки...
Маргарет усмехнулась.
– Он утверждает, что мы с ним по характеру – стрижи...
– То есть? – не поняла Лавиния.
– Стриж не взлетает, если ветер дует в хвост, только если в грудь.
– Сильно сказано, даже очень!
– И еще он любит повторять, что тайна всех человеческих несчастий в том, что у людей слишком много досуга для того, чтобы предаваться размышлениям, счастливы они или нет.
– Целиком и полностью согласна! И даже Черчилль, помнится, говаривал, что он слишком занят, чтобы иметь время для беспокойства. Знаешь, с другой стороны, даже неплохо, что твой Эрвин постоянно в разъездах. Ведь самые любимые женщины те, кого возлюбленные видят редко. Великий Байрон, между прочим, сказал: «Неужели вы думаете, что если бы Лаура была женой Петрарки, он стал бы писать всю жизнь сонеты?». Хорошо, правда?
– Хорошо, но я на пределе. Извини, пойду отдохну! Вечером поговорим.
– Подожди, сейчас подадут твое любимое какао. – Лавиния нажала кнопку звонка.
– Ей-богу, это смешно, но я обожаю какао, – усмехнулась Маргарет. – Наверное, потому что оно всякий раз возвращает меня в детство. А ведь сейчас его редко кто пьет.
– Все дело в том, как приготовить! – Лавиния никогда не отказывала себе в удовольствии блеснуть умением вести хозяйство. – Никак нельзя допустить, чтобы молоко закипало, а то будет пенка.
