три всадника в масках и один из них — по-видимому, тот, кто его обыскивал, покуда его товарищи удерживали карету, — нанес ему смертельный удар саблей. Стоявшего на запятках лакея они сшибли с ног прикладом или ложем карабина. Полагают, что они убили моего друга с досады за то, что не обнаружили при нем его футляра с бриллиантами, который, как они знали, он имел обыкновение держать при себе. Предположение это было сделано на том основании, что, убив ювелира, они заставили кучера свернуть с дороги и проехать довольно далеко по полю, пока они не достигли какого-то укрытия, где они вытащили его тело из кареты и обыскали покойника с большим тщанием, нежели можно было обыскать живого. Но они так ничего и не нашли, кроме его колечка, шести пистолей да мелких монет на общую сумму в шесть или семь ливров.
Смерть моего друга была страшным для меня ударом: не скажу, однако, чтобы он был столь неожиданным, как можно было думать; ибо все время после его отъезда дух мой был угнетен, а я была совершенно убеждена, что более его не увижу. Такого никогда прежде со мною не случалось. Уверенность моя была столь сильна, что я не могла отнести ее за счет пустой игры воображения; и я была так подавлена и безутешна еще до того, как до меня дошла весть о приключившемся несчастье, что в душе моей уже не было места для горя. Весь тот день я проплакала, не могла есть и, можно сказать, лишь ждала известия, подтверждавшего то, что я уже знала сама; весть эта пришла около пяти часов пополудни.
Я была одна на чужбине, и хоть знакомых у меня было достаточно, друзей, с которыми бы я могла посоветоваться, почти никого. Все старания были приложены к разысканию мерзавцев, что так бесчеловечно расправились с моим благодетелем, но найти их так и не удалось. Лакей, которого тотчас допросили, не мог описать их наружности, так как его оглушили первым делом, и он не знал, что произошло потом. Единственный, кто мог хоть что-то рассказать, был кучер, но его отчет сводился к тому, что один из разбойников был одет солдатом, но каков был на нем мундир, он не упомнил, равно как и других примет, по коим возможно было бы определить полк, к которому принадлежал этот солдат. Что до лиц, то об этом он ничего не мог сказать, так как все трое были в масках.
Я похоронила его со всей пристойностью, какую удалось соблюсти в этой стране, хороня протестанта и чужеземца[23]. Щепетильность местных властей мне удалось успокоить с помощью денег; человек, которому я их дала, пошел к кюре прихода святого Сульпиция, что в Париже, и, глазом не моргнув, заявил ему, что убитый являлся католиком; что грабители сняли с его груди золотой крест, украшенный бриллиантами, стоимость которого равнялась шести тысячам ливров; что вдова его католичка и уполномочила его передать шестьдесят крон такой-то церкви с тем, чтобы в ней отслужили несколько обеден за упокой души ее супруга. Вследствие всех этих речей, в которых не заключалось и слова правды, его похоронили со всеми церемониями, принятыми католической церковью.
Я беззаветно предалась своему горю и едва не умерла от слез. Я его и впрямь любила беспредельно — да и как могло быть иначе, когда он был так добр ко мне вначале, и сохранил всю свою нежную заботливость до самого конца?
Да и ужасные обстоятельства, при которых его настигла смерть, вместе со страшными предвозвестниками ее, повергли мою душу в трепет, я никогда не ощущала в себе дара ясновидения или чего-либо в этом роде, но если таковое на свете существует, то на этот раз я несомненно им обладала, ибо я видела совершенно ясно все те ужасающие преображения, что я уже описала выше: сперва он явился мне в виде мертвеца или остова, которого уже коснулись гниль и тление; затем — в виде только что убитого, с лицом, покрытым кровью; и, наконец, — в одежде, пропитанной кровью, — и все это в течение какой-нибудь одной минуты, меньше даже — нескольких мгновений!
Все это меня ошеломило, и я долгое время была как помешанная. Наконец, я начала постепенно приходить в себя и решила заняться моими делами. Средства к существованию у меня, слава богу, были, нужда мне не грозила. Совсем напротив. Сверх того, что он вручил мне перед своей смертью — а это имело большую ценность, — в его секретере, от которого он дал мне ключ тогда же, я обнаружила свыше семисот пистолей золотом. И еще я там нашла акцептованные иностранные векселя на общую сумму в 12 000 ливров или около того; словом, через несколько дней после несчастья я увидела, что обладаю без малого десятью тысячами фунтов стерлингов.
Первым делом я послала письмо своей девушке (как я по-прежнему, несмотря ни на что, величала Эми), в котором отписала о постигшем меня несчастье, о том, что мой муж, как она его величала (я же никогда не решалась так его называть), убит.
Поскольку я не знала, что предпримет его родня или родственники его жены, я приказала Эми собрать все серебро, полотно и прочую утварь, представляющую ценность, и вручить лицу, которое я ей указала, затем продать или еще как-нибудь распорядиться по своему усмотрению мебелью, и наконец, не посвящая никого в причину своего отъезда, покинуть дом. И еще я поручила ей известить лондонского управляющего ее покойного господина о том, что жильцы выбыли из дому, дабы он передал его в распоряжение душеприказчиков. Эми оказалась столь ловкой и проделала все, что я ей велела, столь быстро, что заколотила дом и послала ключ от него управляющему почти одновременно с пришедшим к нему известием о гибели его господина.
По получении этого неожиданного известия управляющий поспешил в Париж и явился ко мне. Я без стеснения назвалась мадам ***, вдовой английского ювелира, мосье ***. А как я говорила по-французски не хуже всякой француженки, то и оставила его в заблуждении, будто его господин женился на мне во Франции и что я и представления не имела о том, что в Англии у него имелась другая жена. При этом я изобразила великое удивление и принялась поносить покойника за его низкий поступок, говоря, что в Пуату, откуда я родом, у меня, близкие, которые проследят за тем, чтобы мне выделили причитающуюся мне по закону долю из его наследства в Англии.
Я забыла сказать, что, как только по городу разнеслась весть об убийстве и о том, что убитый был ювелиром, молва оказала мне великую услугу, утверждая, будто грабители отобрали у него футляр с драгоценностями, который он всегда носил с собой. В своих ежедневных причитаниях по поводу его смерти я подтверждала этот слух, прибавляя, что на нем был еще драгоценный перстень с бриллиантом стоимостью в сто пистолей, хорошо знакомый всем, кто знал моего мужа; и еще золотые часы, а в знаменитом футляре множество бриллиантов чистой воды. Бриллианты эти, продолжала я, он вез показать принцу ***скому; принц признал, что он, точно, просил ювелира показать ему кое-что из его бриллиантов. Впрочем, как вы увидите впоследствии, об этом моем вымысле мне пришлось пожалеть.
Слух этот положил конец расспросам о судьбе бриллиантов, часов в драгоценного перстня убитого ювелира; что касается семисот пистолей то мне удалось их спрятать. Я призналась, что у меня на руках остались ценные бумаги мужа, но при этом заявила, что поскольку он взял за мной тридцать тысяч ливров приданого, то я считаю оные векселя — общая стоимость которых не превышала двенадцать тысяч ливров, — своею собственностью, как бы в компенсацию за причиненный мне убыток. Эти векселя да домашняя утварь и серебро составляли в основном все имущество покойного, к которому они могли подобраться. Что до иностранного векселя, который он вез в Версаль затем, чтобы там его акцептовать, то его у меня и в самом деле не было. Но как его управляющий, который перевел ему вексель через Амстердам, привез с собою дубликат, то деньги, которые бы иначе тоже пропали, удалось, как это говорится на деловом языке, «выручить». Разбойники, ограбившие и убившие моего друга, по видимости не решились предъявить вексель, ибо в таком случае их бы несомненно обнаружили.
К этому времени подоспела моя служанка Эми, которая дала мне подробный отчет о том, как она всем распорядилась, как передала все ценное имущество в указанные мною руки, как заколотила дом и послала ключ от него главному управляющему; она также доложила мне в точности и без утайки, сколько ей удалось выручить за проданную мебель и прочее.
Я забыла сказать, что все то долгое время, какое мой друг жил со мною в лондонском предместье, он изображал простого жильца, нанимающего у меня комнату, и хоть на самом деле дом принадлежал ему, никто этого не знал. Так что, когда после его смерти Эми покинула дом и вернула ключ, никто в его конторе не усмотрел никакой связи между ее выездом из дому и только что свершившимся убийством их хозяина.
Я между тем обратилась к известному юристу, который являлся советником Парижского парламента[24]; когда я изложила ему существо дела, он присоветовал мне предъявить иск на вдовью часть имущества, оставшегося по смерти моего мужа, каковому совету я и последовала. Управляющий вернулся в Англию, удовлетворенный тем, что ему удалось вызволить
