— Неужели? — спросила я.
— О да, — ответила квакерша, — и она непременно к тебе наведается еще раз.
Коли так, — сказала я, — то придется мне ее осадить.
— Нет, не придется, — возразила моя добродушная, услужливая квакерша. — Я избавлю тебя от этой заботы и осажу ее сама. Я больше не допущу ее до тебя.
Доброта ее меня чрезвычайно растрогала, но я не представляла себе, как ей удастся осуществить свое намерение; между тем одна мысль, что мне, быть может, придется снова встретиться с этой девицей, повергала меня в отчаяние. Ведь я не могла предугадать заранее, в каком та будет расположении Духа в тот день, когда задумает ко мне заявиться, а следовательно, не могла заранее решить, как себя с нею держать. Однако квакерша, мой верный друг и утешитель, сказала, что твердо решилась избавить меня от нее, видя, сколь она назойлива и сколь тягостно мне ее общество. Впрочем, об этом у меня скоро будет случай рассказать подробнее, ибо моя девица зашла даже дальше, нежели я могла предположить.
Между тем, как я уже говорила, пора было принять меры к тому, чтобы отменить наше путешествие; и вот, однажды утром, когда муж мой одевался, а я еще лежала в постели, я завела с ним разговор. Я пожаловалась на сильное недомогание; а так как внушить ему что бы то ни было не составляло для меня труда, ибо он верил каждому моему слову, я повернула дело так, что, — не сказав того прямо, — он мог понять из моих слов, будто я затяжелела. Все это я проделала так ловко, что он перед тем, как выйти из, спальни, подсел ко мне и заботливым голосом заговорил о моем состоянии; он и сам заметил, сказал он, что я последнее время стала часто недомогать, и подумал, не тяжела ли я; если это так на самом деле, он несказанно рад, сказал он; но в таком случае заклинает меня хорошенько поразмыслить, прежде чем отважиться на морское путешествие; быть может, лучше отложить нашу поездку в Голландию, ибо морская болезнь или, чего доброго, буря могут оказаться весьма губительны в моем состоянии. Наговорив мне при этом тысячу нежных слов, какие говорят нежнейшие супруги, он заключил свою речь просьбой, чтобы, покуда все не кончится, я и не думала о путешествии; напротив, сказал он, ему бы хотелось, чтобы на время родин я оставалась здесь, где, как нам обоим известно, я могу рассчитывать на прекрасный уход и прочее.
Мне только того и нужно было, ибо у меня, как вам то известно, имелась тысяча причин отложить плавание, тем более, что мне грозило общество этой девицы; но я предпочитала, чтобы мысль эта исходила от него, а не от меня; так оно и получилось. Я даже позволила себе немного поломаться, сделав вид, будто недовольна. Мне, невыносима мысль, сказала я, что я могу оказаться помехой в его предприятиях и нанести ущерб его делам; ведь он нанял для нас пассажирскую каюту и, вероятно, уплатил часть денег вперед, да еще и зафрахтовал корабль под свои товары; и если он теперь от всего откажется, то и сам понесет убыток, да и капитану причинит урон.
Все это такие пустяки, сказал он, что и говорить о них нечего, и умолял меня не принимать этого в расчет. Что до капитана, то, когда тот узнает о причине, вынудившей нас отказаться от поездки, он, конечно, не будет в претензии. А если и придется выплатить неустойку, то размеры ее весьма незначительны.
— Ах, мой друг, — возразила я, — но ведь я не говорю тебе, что я тяжела, да и не могу этого утверждать наверное; хороша же я буду, если в конце концов окажется, что это не так! К тому же, — сказала я, — эти две дамы, жена капитана и его свояченица, они ведь рассчитывают, что я поеду, и делают соответствующие приготовления, и все это из любезности ко мне, — что же я скажу им?
— Да что, мой друг, — отвечает он, — если окажется, что, против моих чаяний, ты не брюхата, то невелика беда; задержка наша в Лондоне на три-четыре месяца не причинит мне ущерба, и мы можем ехать, как только уверимся, что ты не брюхата, а коли окажется, что брюхата, поедем после того, как ты разрешишься от бремени; что до капитанши и ее сестрицы, предоставь это мне, я устрою так, что, никакой обиды не будет. Я попрошу капитана открыть им причину, и вот увидишь, все будет хорошо.
Большего мне и желать было нечего, и на этом я покуда успокоилась. Правда, мысль о дерзкой девчонке меня еще заботила, но коль скоро путешествие наше откладывается, думала я, то и с нею покончено, и я даже почувствовала, что могу вздохнуть свободнее. Я ошиблась, ибо она чуть меня не погубила, и притом самым непредвиденным образом.
Мой муж, как мы о том договорились, повстречав нашего капитана, объявил ему, что, к большому своему сожалению, должен его разочаровать, ибо обстоятельства вынуждают его переменить планы, и его семья не будет готова ехать в назначенный срок.
— Слышал о ваших обстоятельствах, сударь, — говорит ему на это капитан. — Оказывается, у вашей супруги на одну дочь больше, чем она думала. Ну что ж, поздравляю вас, сударь.
— Что вы хотите сказать? — спрашивает мой супруг.
— Да ничего особенного, — отвечает капитан. — Просто я слышал, как мои дамы судачат за чаем, и понял из их разговоров лишь то, что вы из-за этого не намерены со мною плыть, о чем я весьма сожалею. Ну, да, вам видней, — прибавил капитан, — а я не охотник совать нос в чужие дела.
— Как бы то ни было, — продолжает мой муж, — я должен возместить вам убыток, который причинил, нарушив уговор, — и с этими словами достает деньги.
— Помилуйте, — отвечает капитан, — это совершенно лишнее.
Некоторое время каждый старался превзойти другого в великодушии; но в конце концов мой супруг настоял на своем и вручил ему три или четыре гинеи. На этом и кончился их разговор, и они уже не возвращались к тому, с чего он начался.
Мне, однако, несладко было все это слушать, ибо отныне тучи начали надо мною сгущаться, и, словом, опасность грозила мне со всех сторон. Муж передал мне слова капитана, но, к великому счастью, решил, что тот слышал звон, да не знает, где он, и, пересказывая ему то, что узнал от других, все перепутал; так как муж мой не понял, что хотел сказать капитан, да и капитан, верно, сам не знал, что говорит, то он, то есть мой. муж, решил слово в слово передать мне все, что ему наговорил капитан. О том, как мне удалось скрыть от мужа расстройство чувств, в какое меня поверг его рассказ, я сейчас расскажу, но перед этим я хочу сказать, что если мой муж не понял капитана, а капитан — самого себя, то я зато прекрасно поняла их обоих, и, сказать по чести, встревожилась пуще прежнего. Но тут мне на выручку пришла моя изобретательность, благодаря которой мне удалось на время отвлечь внимание мужа: мы с ним сидели за маленьким столиком подле камина, я потянулась за ложкой, которая лежала на противоположном конце стола, и, как бы от неловкости, сбросила при этом одну из зажженных свечей; тотчас вскочив со стула, я подхватила горящую свечу прежде, чем та упала на пол.
— Ах, — закричала я. — Я испортила свое платье, я закапала весь подол воском!
Таким образом, у меня был предлог оборвать разговор с мужем и позвать Эми. А так как Эми не сразу пришла на мой зов, я сказала мужу: «Друг мой, я должна сбегать наверх и сиять платье, чтобы Эми его тотчас почистила». Муж тоже встал из-за стола, подошел к шкафу, в котором у него хранились деловые бумаги и книги, снял с полки одну из книг и погрузился в чтение.
Как я была счастлива ускользнуть! Я тотчас побежала к Эми и застала ее одну в комнате.
— Ах, Эми! — вскричала я. — Мы погибли.
Едва промолвив эти слова, я разрыдалась и долгое время не могла говорить дальше.
Не могу удержаться, чтобы не рассказать, что все эти происшествия навели меня на благочестивые размышления. Я была поражена этим новым свидетельством справедливости всеблагого промысла, пекущегося обо всех делах человеческих (причем не только у великих, но и у малых мира сего); случай, какого нельзя предвидеть заранее, рассуждала я, способствует тому, что самые тайные преступления становятся явными.
И еще мне пришло в голову, как справедливо, что грех и позор постоянно следуют друг за другом по пятам; что они не только сопутствуют друг другу, но — как причина и следствие — неразрывно связаны между собою; возникни где преступление, тотчас за ним вслед явится огласка, и точно так же, как человеку не дано скрыть первое, ему невозможно избежать последней.
— Что мне делать, Эми? — сказала я, как только почувствовала себя в силах говорить. — Что будет со мною?
И снова разрыдалась с такой силой, что долго не могла продолжать. Эми была вне себя от испуга, но не знала, в чем дело; она принялась уговаривать меня успокоиться, перестать рыдать и поведать ей все.
— Подумайте, сударыня, — увещевала она меня, — неровен час, придет хозяин и увидит, в каком вы
