На это-то я и велела ей убираться с глаз долой и вообще покинуть мой дом; дело зашло так далеко, что Эми, собрав пожитки, пошла прочь и, как будто, навсегда. Но об этом в своем месте; а сейчас я должна вернуться к рассказу о ее поездке с моей дочерью в Гринвич.
Всю дорогу они спорили и ссорились; девушка упорствовала в своем убеждении, что я ее мать, и рассказала Эми всю историю моей жизни на Пел-Мел, и не только ту часть ее, свидетельницей какой она была, но и последующую, когда ее рассчитали; более того, она не только знала, кто мой муж, но и где он жил прежде, а именно — во Франции, в Руане. О Париже, а также о месте, где мы намеревались поселиться теперь, то есть о Нимвегене, она не знала ничего; однако если она не разыщет меня вдесь, сказала она Эми, то последует за мною в Голландию.
Они вышли в Гринвиче, и Эми повела ее в парк, где они гуляли больше двух часов, причем в самых отдаленных и глухих его закоулках: Эми выбрала эти места оттого, что разговор у них был бурный и прохожие могли заметить, что они ссорятся.
Так они шли, покуда не очутились в зарослях, что в южном конце парка; заметив, что Эми ведет ее туда, в лес, девушка остановилась и объявила, что не хочет забираться в чащу и дальше не пойдет.
Эми с улыбкой спросила ее, в чем дело. Та резко ответила, что не знает, где они находятся, куда ее заводят и, словом, что дальше она не пойдет, после чего без дальнейших церемоний поворачивается спиной к Эми и быстрым шагом идет от нее прочь. Эми выразила удивление и пошла вслед за ней; когда она окликнула ее, та остановилась, и Эми, догнав ее, спросила, что все это значит?
Девица дерзко отвечала, что — почем знать? — быть может, Эми намерена ее убить. Коротко говоря, она ей не доверяет, сказала девица, и больше никогда и никуда с ней не пойдет.
Эми была сильно раздосадована, однако, — хоть и не без труда — сдержалась: иначе ведь все пошло бы прахом; она стала вышучивать нелепые подозрения девушки, сказав, что той нечего ее бояться, что она не намерена причинить ей вреда, а, напротив, могла бы сделать ей много добра, если бы та того пожелала; но поскольку та так капризна и переменчива в своих настроениях, то пусть себя больше не утруждает, ибо она (Эми) никогда больше не пустит ее себе на глаза: таким образом, заключила она, та будет повинна не только в собственной погибели, но и в погибели своих брата и сестры.
После этих слов девица немного поумерила свой пыл; за себя она не боится, сказала она, на ее долю выпало довольно всякого и она готова вновь искать свое счастье; однако было бы весьма несправедливо, чтобы из-за нее пострадали ее брат и сестра, сказала она и прибавила несколько слов, исполненных должного чувства. Эми сказала, что в этом деле все зависит от нее самой, и советовала ей как следует обо всем подумать; она же, Эми, намеревалась помочь им всем, но поскольку с нею так обходятся, не станет больше ничего делать ни для одного из них. В заключение Эми сказала, что той нечего бояться ее общества, ибо она, Эми, с нею больше не встретится. Последнее, между прочим, оказалось неправдой, ибо после этой прогулки девица, на свою беду, все же отважилась еще раз встретиться с Эми — но об этом я расскажу, отдельно.
Дальнейшая беседа, впрочем, продолжалась в более спокойном тоне, и Эми привела девицу в дом в Гринвиче, где у нее были знакомые, и под каким-то предлогом оставив мою дочь на время одну, переговорила с обитателями дома, прося их подтвердить, если придется, что она здесь проживает; затем возвратившись к своей гостье, объявила ей, что это и есть дом, в котором она арендует комнаты и что здесь она может ее найти, если ей будет угодно, либо прислать кого-нибудь с поручением к ней. На этом Эми распростилась с девчонкой и таким образом от нее избавилась; затем, кликнув наемную карету, отправилась в Лондон; девица же, спустившись к набережной, села в лодку.
Встреча эта, впрочем, не привела к цели, которой Эми добивалась, ибо ей не удалось отговорить девицу от ее намерения меня разыскать; и хоть неутомимый мой друг квакерша водила ее за нос в течение трех или четырех дней, сведения, которые от, нее поступали, заставили меня решиться покинуть Тэнбридж. Но куда двинуться, я не знала; в конце концов, я переехала в небольшую деревню на опушке Эппингского леса под названием Вудфорд[139], арендовала комнаты в частном доме и там прожила около шести недель в надежде, что, отчаявшись меня найти, моя девица к этому времени бросит свои розыски.
«Здесь я получила от моей верной квакерши отчет; в нем говорилось, что девица и в самом деле наведывалась в Тэнбридж, разыскала дом, в котором я там жила, и в самых горестных тонах поведала его обитателям свою историю; затем последовала в Лондон, куда мы, по ее мнению, удалились: однако квакерша заверила ее, что ей ничего не известно о наших передвижениях — кстати, это была истинная правда. В заключение квакерша советовала ей угомониться и перестать выслеживать, точно воров, людей с таким положением в обществе, как наше; раз я не проявляю желания ее видеть, говорила она, то никакие силы не вынудят меня к такой встрече; между тем ее назойливость может лишь окончательно меня рассердить. Такими-то речами она пыталась ее утихомирить. Мне же она высказала надежду, что эта молодая особа не станет больше причинять мне беспокойства.
Примерно тогда же Эми и рассказала мне о своей поездке в Гринвич и намерении утопить и убить мою девицу во что бы то ни стало, чем, как я уже говорила, привела меня в неописуемую ярость, и я прогнала ее прочь, так что она уехала, даже не соизволивши меня известить, куда или хотя бы в какую сторону держит путь. Я же, по размышлении, поняла, что отныне лишилась помощницы и наперсницы, и что, не считая моего друга квакерши, мне не от кого теперь получать сведения: так что я была в большой тревоге.
День за днем я ждала и гадала, все еще надеясь, что Эми одумается и вернется, или хотя бы подаст о себе какую-нибудь весточку; но прошло десять дней, а от нее — ни слуху, ни духу. Я вся извелась и не знала покоя ни днем, ни ночью. Что мне было делать? Ехать в город, к квакерше я не смела, боясь нарваться на это несносное существо, мою дочь; с другой стороны, живя в деревне, я была от всего отрезана и не знала, что происходит; наконец я надумала попросить мужа послать карету за квакершей, сказав, что очень по ней соскучилась.
Когда она приехала, я не смела ее ни о чем расспрашивать и не знала, как подступиться; но она сама тотчас принялась мне рассказывать, что девушка приходила к ней три или четыре раза, пытаясь узнать что-либо обо мне; она так ей досаждала, что квакерша в конце концов даже немного на нее рассердилась и прямо ей сказала, чтобы та не пыталась меня разыскать при ее (квакерши) посредстве, ибо даже если бы она что и знала, то не стала бы ей рассказывать; после чего та на некоторое время оставила ее в покое. Однако, продолжала квакерша, я поступила неосторожно, послав за нею собственную карету, ибо у нее есть основания думать, что она (моя дочь) следит за ее дверью днем и ночью: да и не только за дверью, а за каждым движением квакерши, за каждым ее приходом и уходом; ибо девица была полна решимости меня выследить и не щадила никаких усилий и, по мнению квакерши, даже арендовала комнату где то поблизости от ее дома.
Но у меня едва хватило терпения ее выслушать, так жаждала я расспросить ее об Эми; когда же она сказала, что ей ничего о той неизвестно, я была совсем сражена. Невозможно и выразить все тревожные мысли, которые одолевали меня; Главное же — я без конца корила себя за опрометчивость, с какою прогнала столь верную душу, которая столько лет была мне не только служанкой, но и доверенным лицом, и не только доверенным лицом, но и преданнейшим другом.
Я не могла также не думать о том, что Эми известны все мои тайны; что она участвовала во всех моих интригах, что во всем, что я делала и дурного, и доброго, она принимала самое деятельное участие, и что с моей стороны это, кроме всего прочего, весьма опасный шаг; я обошлась с ней жестоко и невеликодушно, тем более, если вспомнить, что все ее вины происходили от ее привязанности ко мне и чрезмерной заботы о моем благополучии; теперь мне оставалось лишь уповать на то, что эта самая ее любовь ко мне и великодушная дружба удержат ее от того, чтобы отплатить мне злом за то зло, что я причинила ей: ведь я была целиком в ее власти, и она легко могла меня погубить совершенно.
Все эти мысли смущали меня несказанно, и я просто не знала, что и предпринять. Я уже стала совсем отчаиваться когда-либо ее увидеть, ибо вот уже более двух недель, как она меня покинула: а поскольку она взяла с собою все свои пожитки, а также деньги — а их у нее было немало — то у нее и не было причин возвращаться; никакого адреса, куда она переехала, никакого намека, в какой части света ее разыскивать, она не оставила. Беспокоило меня также еще одно обстоятельство, а именно, что мы с супругом порешили щедро вознаградить Эми, не принимая в расчет тех денег, какие она могла отложить сама; но мы не успели поделиться с нею нашим намерением, так что у Эми. было еще одной причиной меньше вернуться ко мне.
