ненависти, нож весь в крови, и говорила себе: «Если он шевельнется, я снова его ударю».
Я пнула немца, чтобы проверить, действительно ли он умер, и заметила, что потеряла ботинок. Не знаю, где он соскочил. Немец не реагировал на удары босой ногой. Тогда я потрогала его рукой, чтобы окончательно удостовериться. Он на самом деле был мертв.
Я вытерла нож о его форму, привела в порядок свой мешок, немного побродила вокруг в поисках ботинка, потом забрала у немца часы как бесполезный трофей. Я не осознавала, где нахожусь и что делаю. Словно безумная, я принялась бегать кругами среди деревьев. Внезапно я остановилась:
— Что же я делаю? Что произошло?
Я упала на колени, рыдания рвались из горла. Я была на грани того, чтобы взорваться или завыть, когда увидела, как Лунный Свет и Рваное Ухо приближаются ко мне. Они нежно лизнули меня в лицо, будто успокаивали, но я все поняла. По их мнению, я только что убила жертву, на мне была ее кровь, а у них был обычай облизывать друг друга после растерзания добычи. Я была волком, одним из них.
Когда я вспоминаю об этом, все произошедшее кажется мне невероятным. Мне не десять лет, я не я, я сошла с ума от ненависти к этому убийце и готова была плакать от шока. Меня мутило от вкуса крови, тогда как волкам он нравился. Их реакция показала, что я волк среди волков и только что убила свою первую жертву — и это вернуло мне равновесие.
Я окунула горящую голову в ручей, сняла куртку, мешок, все, что было на мне, чтобы помыться. Волосы склеились, стали липкими. Ручей помутнел от земли и крови. Я разогнала грязь, чтобы напиться чистой воды, а рядом со мной пили мои волки. Я чувствовала себя могучей, сильной, гордилась тем, что совершила. А когда два моих спутника завыли, я завыла вместе с ними. Я была жива! Я, Мишке, была жива! Я снова видела, как падает тот человек, и радовалась ненависти, которая охватила меня: «Удар за девушку, удар за моих родителей, удар за мои несчастья… удар за всех убитых…» Я чувствовала себя победителем. Волки видели, как я убиваю жертву, я выросла в их глазах. Я окончательно стала зверем.
Вот так я думала. Я пала духом гораздо позже, когда наступила ночь. Я не могла забыть глаза фрица в тот момент, когда воткнула ему нож в живот.
Глаза, широкие от удивления. Он хотел вытащить нож, я угадала его намерения и сделала это одновременно с ним, оросив ему руки кровью, а потом ударила снова. Он потянулся за пистолетом — я опередила его.
Откуда во мне взялась эта сила? Ненависть? Храбрость? Страх? Инстинкт выживания? Я или он. В нормальной схватке один на один я бы не выжила. Если бы я не притворилась мертвой, холодной, как камень, перед тем как вскочить и вонзить ему лезвие в живот, я бы не смогла его победить. Но видеть, как смерть, принесенная тобой, появляется в глазах человека, невыносимо тяжело. Даже мучительно, потому что возбуждение от схватки за жизнь подействовало на меня как электрический заряд. Я слышала дыхание этой сволочи, видела его страх. И я ликовала! Чем больше лилось крови, тем сильнее я била. Я была жизнью, побеждающей смерть, мстящей за издевательства над той несчастной девушкой. Я была пьяна от мести, и хотела жить, я так хотела жить!
Мне не хватило духу взглянуть на бедную девушку. Я даже не подумала об этом. Я знала, что она мертва, и в тот момент все мои мысли были о сумасшедшей победе с ножом в руках. Не знаю, что я сделала потом с этим ножом. Я помню, как механически вытерла его, как искала свой ботинок, а потом — провал, я бегала как безумная, должно быть, я его потеряла. Я теряла множество ножей, падая или убегая. А потом находила новые. То же самое с обувью, покрывалами и едой. Я делала запасы, защищаясь от страданий, холода и голода. Сегодня мои ножи тщательно спрятаны в надежных местах, будто за углом моего дома может оказаться нацист. Когда муж спрашивает меня, кого я боюсь после стольких лет, я отвечаю: «Всех».
Вечером того безумного дня меня все еще трясло от избытка эмоций, мне нужно было найти укрытие, какое-нибудь дупло, чтобы спрятаться там и прийти в себя. Я хотела бы убежать как можно дальше от этого места, углубиться в лес, прочь от дорог, от равнин, от домов, от немцев. А вместо этого я рухнула рядом с ручьем. Лунный Свет остался со мной, его брат ушел. Я заснула как убитая.
Утром Лунный Свет тоже ушел.
Долгое время я шла в одиночестве, все было как в тумане. Почти каждую ночь мне снились кошмары, я слышала ту девушку, видела глаза мужчины надо мной… Девушка кричала, выла от боли, а он насиловал ее, плевал и убивал. И этот запах, повсюду запах потного человеческого самца как будто забивал мне ноздри. У волков все совершенно иначе. Если волчица не хочет волка, она прогоняет его, и самец должен ждать, пока самка его не примет. А здесь был грязный человек, которого волнуют лишь его собственные желания. Чудовищный убийца.
Он сто раз заслужил смерть за то, что сделал. И я не должна была чувствовать вины за то, что убила его. Но почему тогда эти кошмары заставляли меня кричать? Я была всего лишь ребенком, возможно, это было слишком тяжело для меня. После случившегося мне приходилось заставлять себя жить, я говорила себе:
— Посмотри, какое красивое дерево, нужно любоваться его красотой, она тебя утешит.
Я всегда пыталась найти способ исцелиться (после мамы Риты, после ловушки в гетто и после смерти этой девушки), и я убеждала себя:
— Мы живы, мы идем в верном направлении, мы найдем маму, мы продолжим путь…
Я разговаривала с деревьями, словно молилась:
— Вы все видите, вы все знаете, вы должны защитить меня, мне необходимо идти дальше, мои товарищи покинули меня, у меня больше нет семьи…
А как только я прекращала молиться деревьям, в ушах снова звучал тот крик раненого животного. Тогда я снова заставляла себя искать красоту вокруг, чтобы убежать от воспоминаний. Мне кажется, что я всю жизнь прожила в депрессии и постоянно искала какое угодно средство, даже самое малое, чтобы преодолеть ее.
Я много дней шла как в тумане и больше не думала о том, что нахожусь в России. Я не видела ничего, кроме деревьев, а деревья — они как я, им плевать на границы.
Я знаю, что спала, укрывшись в развилке дуба, на трех переплетенных ветках, образовавших замечательный крест. Но больше всего там было берез, таких красивых, что для меня они стали Россией.
Холод вернулся, а с ним пришел и голод. Поля опустели, дома попадались все реже. Часто они оказывались заброшенными и не могли предложить мне ничего, кроме ненадежного убежища. Дома — это ловушки, мне было противно укрываться в них. Я снова начала грызть корешки, жевать листья, обдирать кору, чтобы добыть горькую жидкость или червей. И я обращалась к маминому Богу:
— Ты не существуешь! Докажи мне, что ты есть! Дай мне еды… И чтобы прямо сейчас! Где мне найти еду? Укажи мне путь на ферму, если ты есть! Направь мои ноги! Но ты ничего не делаешь! Ты не существуешь!..
Я с яростью плевала в воздух:
— Попробуй-ка поешь землю, поешь… ты узнаешь, какова она на вкус… тебе плевать на нас, ты ничто, ты не существуешь! Мама, почему ты в него верила? Почему?
Такие приступы часто оканчивались слезами. Я снова шла вперед, сама не зная куда. Я старалась двигаться на юг, чтобы сделать большой крюк, ведь мне надо было вернуться на запад, но не той же дорогой, что вела через Польшу, страну мертвых.
Мне было очень тяжело без моей волчьей семьи. Я чувствовала себя по-другому, одновременно жесткой, стойкой и более уязвимой.
Однажды вечером, почти на закате, я заметила старую сгорбленную женщину, совсем одну. Она собирала сухие ветки в роще. Должно быть, она жила в той маленькой бревенчатой хижине неподалеку. Я выждала еще немного, но больше никого не заметила, она была одна.
Обычно я стараюсь не приближаться к людям, но вот уже несколько ночей мне было так холодно и так голодно, что я без опаски подошла к ней. Старая женщина вздрогнула. Она даже не услышала, как я приблизилась. Я никогда не видела столь старого, морщинистого и сухого лица. Она с трудом распрямила спину, подслеповато сощурилась, из-под платка выбились седые пряди. Она молчала, я тоже, мы просто стояли и смотрели друг на друга. Женщина выглядела такой немощной, что я решила ей помочь. Я собирала ветки вокруг нее, надеясь, что, когда принесу ей хворост, она даст мне что-нибудь поесть. Старушка
