— Решили на досуге покопаться в старых записях? — улыбается девушка. — Я вас понимаю, это куда лучше того, что в наши дни выдают за музыку.
Увы, обычная рекламная болтовня, не более того. Молча киваю и лезу в карман. Черт побери! Наличных не набирается и пяти сотен. Ладно, вот чек на три тысячи за последнюю книгу: «Дилан. Последние годы». Протягиваю его продавщице.
— Слушай, детка, мне очень нужен этот альбом, а домой сбегать некогда. Может, я перепишу на тебя чек? Получишь деньги сама, а сдачу оставишь себе, а?
Девушка смотрит на чек, и глаза ее радостно распахиваются.
— Бинер Уилкинс? Тот самый? Так это вы и есть?
— Ну да, кто же еще? — гордо выпрямляюсь я. — Вот! — протягиваю ей водительское удостоверение, давным-давно просроченное.
— Надо же, глазам своим не верю! Вот уж не думала, когда шла сюда работать, что вы… вот так просто возьмете и придете к нам в магазин! Я вашу колонку в журнале никогда не пропускаю, а книги по многу раз перечитывала. Вы столько всего знаете, столько видели… вся ваша эпоха… Это так чудесно, просто волшебно! Не то что теперь…
— Да, да… — киваю я, торопясь скорей убраться от этого фарса, пошлой пародии на славные ушедшие годы. — Так вы примете чек или нет?
— Ну конечно, мистер Уилкинс!
Я достаю ручку, чтобы сделать передаточную надпись.
— Имя? — спрашиваю.
— Дженис Смяловски. Д-ж-е-н-и-с… — начинает она повторять по буквам.
Я поднимаю брови.
— Случайно, не в честь?.
Девушка сияет.
— Да, Дженис Джоплин. Мои предки были от нее без ума. Еще в детстве успели наслушаться, у своих родителей. — Взяв у меня чек, она восхищенно его разглядывает. — А вы знаете, я вообще не буду его менять, а оставлю как автограф! А за альбом сама заплачу.
Она что, издевается, эта цыпочка? Ничего не понимаю. Вообще-то я здесь никого приятней не встречал, но все равно как-то не по себе. Смутившись, пытаюсь привести в порядок мысли, представляю себе свой дом, полный музыки и воспоминаний: тепло, уют, отрешенность от суеты чужого враждебного мира…
Новая мелодия звучит из динамиков: Стили Дэн, «Эй, девятнадцатилетняя!» — это уже едва ли относится к моей эпохе. Все ясно — сборная солянка. Ну конечно, станут они проигрывать целые диски — нельзя же слишком потакать индивидуальным вкусам!
Охваченный отвращением, выскакиваю на улицу, сжимая в руке драгоценный альбом.
— Заходите еще, мистер Уилкинс! — кричит вдогонку девушка. — Я буду очень рада…
Домой, домой!
На полпути к воротам гетто останавливаюсь и возвращаюсь в магазин.
Дженис, увидев меня, расцветает в улыбке.
Я подхожу к прилавку.
— Может, заглянем вечером ко мне, послушаем что-нибудь старенькое?
— О, мистер Уилкинс, с удовольствием!
Ну и денек… Лучший день в моей жизни!
Ленноновские очки
Иду я, значит, по нижнему Бродвею, в районе Канал-Джинз, и встречаю бродячего торговца, да такого чудного, что чуднее не придумаешь.
Вообще-то в тех местах тротуар вечно забит всяким торгующим сбродом: африканцы с деревянной резьбой, фарраханистые черные мусульмане с ароматным маслом и курительными палочками, молодые панки в футболках, расписанных похабщиной, старички с поддельными сумками от Гуччи, вьетнамцы с побрякушками, колготками и пиратскими дисками… так что если вы примете во внимание, что я, Зильджиан, живу здесь уже бог знает сколько и давно привык к таким представлениям, то поймете, что тот молодчик был и в самом деле чудной.
Да нет, не то чтобы чудной, в смысле странный. Скорее нелепый, что ли.
Одет как буддийский монах, то ли японский, то ли китайский… или вьетнамский — хрен поймешь. Голова бритая, желтая ряса, соломенные сандалии. Взгляд такой спокойный, невозмутимый — как у домохозяйки с Парк-авеню после первой таблетки валиума. Возраст — где-то между тем, когда еще нельзя покупать спиртное, и тем, когда его уже врачи запрещают.
Продает очки. На лотке целая коллекция, аккуратно разложенная — только готовые, по виду подержанные. Никакого шлифовального станка поблизости не видно, так что, стало быть, на заказ линзы не подгоняет. Может, и ворованные — кто его знает.
Я остановился. Заметив мой интерес, монах отвесил низкий поклон, мне пришлось ответить. Из вежливости я покопался в товаре и вдруг углядел в гуще обычных металлических и роговых оправ, модных и не очень, нечто особенное, столь же неуместное, как и их хозяин в общей толпе. Лежат себе эти очочки в уголке, изящно скрестив дужки, как балерина ножки, и будто поглядывают на меня.
Схватил я их и стал рассматривать.
Тонкая золотая оправа без всяких украшений, линзы светлые, небольшие, идеально круглой формы. Дужки крепятся точно посередине ободка, а переносица чуть повыше, где-то на двух третях высоты… И я вдруг понял, что держу в руках то самое, что мы бог уже знает сколько лет назад называли ленноновскими очками. В первый раз появившись на обложке альбома «Сержант Пеппер», а в последний, уже разбитые, — на посмертном издании, они навсегда остались частью образа Джона, хотя он потом стал носить другие, по-видимому, из супружеской солидарности с Йоко.
Я никогда не жаловался на зрение и очки покупать не собирался, даже чтобы переставить в оправу поляризованные линзы, поскольку верю в пользу прямого солнечного света. Однако что-то не давало мне уйти.
— Можно примерить? — спрашиваю монаха.
— А как же, — улыбается он. Говорят, по улыбкам учеников Будда судил о том, как его поняли.
Расправляю дужки и замечаю на одной красное пятнышко, похожее на свежую кровь. Кто-то жевал рядом хот-дог и брызнул кетчупом? Лижу палец и пробую оттереть пятно. Оно понемногу поддается, исчезает… но затем, как по волшебству, снова появляется.
— Не беспокойтесь, — говорит монах. — Просто маленькое пятнышко, кровь от выстрела. Очки от этого нисколько не хуже. Попробуйте.
Надеваю очки, и…
Лодка, расписанная светящимися психоделическими узорами, покачивается на широкой ярко- пурпурной поверхности, покрытой мелкой рябью. Я сижу на средней скамье и плыву по течению, без весел и парусов. По берегам стоят невероятно высокие мандариновые деревья, покрытые желтыми и зелеными целлофановыми цветами. Небо, как вы, наверное, догадались, из апельсинового джема — с кусочками настоящей корочки и английскими оладьями вместо облаков. Завтрак что надо.
— Святой Сальвадор Дали… — изумленно шепчу я.
Погружаю руку в пурпурную воду, ощущая терпкий аромат виноградного сока, и лихорадочно пытаюсь подгрести к берегу.
— Зильджиан! — окликает звонкий голос откуда-то сверху.
— Д-да? — не сразу отвечаю я.
— Посмотри на меня! — У плывущей в небе девушки глаза меняют цвет, как в калейдоскопе. На ней нити сияющих алмазов, а кроме них почти ничего. — Это подарок тебе, Зильджиан. Не надо пугаться.
— Не знаю… я…
