будет рад ее увидеть.
Я стер себе ноги до кровавых волдырей, пока шел к отцовскому дому, и проклинал себя за то, что затеял это путешествие. Но когда наконец я увидел его сгорбленную фигуру, сидящую на солнышке (он стал таким маленьким!), меня захлестнул прилив нежности. Держа Миранду на руках, я подбежал к нему с криком:
— Babbo! [12] Это я, Уго!
В первый миг он меня не узнал, поскольку глаза у него сильно ослабели, но когда я приблизился и до него дошло, кто перед ним стоит, он обругал меня за то, что я не проведал его раньше. Опять я был виноват!
Ему было голодно, холодно, и у него почти не было денег.
— А где Витторе? — спросил я, притворившись, что ничего не знаю.
— Он сражается за венецианцев, — с гордостью ответил отец. — У него под началом сотни солдат!
— Тот, кто назначил Витторе командиром, просто дурак, — откликнулся я.
— Ты завидуешь! — крикнул отец. — Он заслужил эту честь и прославил имя ди Фонте! Он станет кондотьером.
Мне хотелось сказать: «Ты, глупый осел! Ты сам виноват, что так влип. Витторе разорил тебя, и ты прекрасно это знаешь. Но тебе, видите ли, хочется думать, что он — армейский капитан. А пошел ты!»
Вслух я этого не сказал. Я вообще ничего не хотел говорить. Я надеялся, что он обрадуется мне, возьмет на руки свою единственную внучку, поцелует ее и ущипнет за щечку, как другие дедушки. Я хотел, чтобы он показал Миранду своим соседям и заявил, что это самый прекрасный ребенок на свете…
Не тут-то было. Он посмотрел на нее и хмыкнул:
— Девчонка!
Глава 4
После этого я перестал рубить лес и занялся выращиванием овощей в долине Корсоли. В основном они уходили во дворец, как и все остальное. Но остатков хватало, чтобы прокормиться и даже продать кое- что на рынке. Кроме того, у меня, слава Богу, были коза, овца, несколько кур и Миранда, которую я любил больше жизни.
Моя Миранда! Che bella raggazza! [13] Небесный ангел. Губы цвета зрелого красного винограда, щеки — такие же яблочки, как у ее мамы. Нежная кожа, блестящие, как бриллианты, карие глаза под черными бровями. Она часто хмурилась, но от этого становилась мне только дороже. Волосы у нее были густые, как у меня, только светлее. Она любила смеяться и петь. А почему нет? У нее с детства был прекрасный голос — чистый и ясный, словно у птички весной. Я понять не мог, откуда она знает столько песен! Некоторым, естественно, я научил ее сам, но остальные, очевидно, были навеяны ветрами, дувшими из церквей Ассизи или с фестивалей в Урбино. Ей достаточно было всего лишь раз услышать мелодию, и, клянусь, она могла в точности повторить ее через месяц.
Как говорят, кто смеется, тот никогда не бывает одинок, а потому она не бывала одна. Животные обожали ее и порой даже сбивали с ног — так им хотелось быть к ней поближе. Если она плакала, они слизывали ее слезы, и моя малышка начинала хихикать. Когда ей стукнуло три годика, я заметил, что она нарочно падает, чтобы зверушки пожалели ее. Она подражала пению птиц и дразнила козу, которая гонялась за ней по полям. Я ловил ее, щипал за щечки и говорил: «Это самые чудные яблочки в долине Корсоли!», а потом щекотал до упаду, пока она не начинала молить о пощаде.
Когда Миранде исполнилось одиннадцать, у нее, словно почки, проклюнулись грудки и начались месячные. Я брал ее с собой на рынок, но мальчишки не давали ей проходу, так что она частенько оставалась на несколько дней в бенедиктинском монастыре, где монашки гладили ее по головке и спорили, кто будет учить ее читать, писать и прясть шерсть.
Однажды вечером, когда я возвращался с рынка со своими друзьями Джакопо и Торо, на нас напали разбойники. Джакопо сбежал, однако нам с Торо не удалось улизнуть, поскольку мы скакали вдвоем на одном коне. Громко выругавшись, Торо спешился и всадил саблю в живот лошади одного из бандитов. Та рухнула и придавила своего всадника. Поскольку мой нож был слишком мал, чтобы сражаться с их саблями, я бросил в воздух кошелек и крикнул: «Вот вам деньги!» Другой кошелек с большей частью дукатов я привязал для сохранности к животу скакуна. Двое разбойников бросились к кошельку, а я повернулся, чтобы помочь Торо. Но в этот момент четвертый бандит уже вытаскивал саблю из живота Торо. От резкого движения капюшон разбойника упал на спину, я увидел изможденное лицо — и сразу узнал его, даром что прошло больше десяти лет. Витторе!
Я выкрикнул его имя, и он бросился на меня, но Господь послал мне ангела-хранителя, а потому я увернулся от его сабли и побежал в лес, оплакивая Торо. Я вдруг испугался, что больше не увижу Миранду — в точности как тогда, в детстве, когда заболела мама и я испугался, что потеряю ее навсегда.
Монашки были на вечерне. Аббат Тотторини сказал, что грешно увозить Миранду из монастыря, однако я сбил его с ног и побежал по коридору, открывая все двери, пока не нашел свою дочь — в его келье. К счастью для него, этот жирный гаденыш исчез прежде, чем я до него добрался.
— Ты привез меня домой, чтобы уморить голодом, — попрекнула меня Миранда через несколько недель.
Бог свидетель, я этого не хотел, но мои силки были пусты, урожай погиб, а наши животные так отощали и расхворались, что не могли пастись. У нас даже пары паршивых каштанов не было, чтобы испечь хлеба!
«Горе тому, кто родился бедным и невезучим! — говаривала моя матушка. — Хлеб он добывает в поте лица своего, и одному Богу известно, как часто ему приходится поститься».
На заре я отвел Миранду в лес и велел ей подманить птиц пением. Когда на соседнее дерево уселся зяблик, я убил его и попросил Миранду спеть еще. Она покачала головой.
— Какая разница, как мы их ловим? — спросил я.
Она ничего не ответила.
— Если мы не будем есть, мы умрем! — заорал я на нее.
Она запела, чтобы угодить мне, но птицы услышали в ее голосе слезы и улетели.
Я приготовил зяблика с зеленью и сказал Миранде, что она может поесть, если хочет, а если ей приспичило рыдать, пускай идет на улицу. Она вышла из дома. Меня охватило отчаяние. Я подумал было, не пойти ли мне в Корсоли поискать работу, но я не был ремесленником и членом гильдии. И ничего такого не умел. Я позвал Миранду. Она со страхом глянула на меня из-под темных бровей. Я обнял ее — она так исхудала, что я без труда обхватил ее тельце ладонями, — и рассказывал ей о том, как мы познакомились с ее мамой, пока она не уснула.
Я проснулся, когда над холмами показались первые солнечные лучи. Пошел на огород с высохшими овощами и, упав на колени, взмолился: «Пресвятая Богородица! Я прошу тебя помочь не мне, а моей Миранде. Если она не поест, то скоро умрет!»
Не успел я договорить, как земля подо мной задрожала. Я ничего не видел, но слышал, как за деревьями трещат ветки кустарника и заливаются гончие. Внезапно из леса выскочил великолепный олень — с ошалелыми от страха глазами и вывалившимся изо рта черным языком. Он мчался так быстро, что я даже глазом моргнуть не успел, как он перепрыгнул через меня и скрылся в дубраве напротив. В тот же миг воздух наполнился кровожадными воплями, от которых у меня похолодело в груди. Я побежал к своей лачуге, и тут из леса с громким лаем и ворчанием вылетели сотни гончих, а за ними — громадный человек на черном коне. Федерико Басильоне ди Винчелли, герцог Корсольский.
Я видел герцога Федерико пару раз в Корсоли, издалека — и это было безопаснее всего. Чтобы стать герцогом, он убил своего отца и отравил брата Паоло. Это знали все. А до того он был кондотьером (говорят, как-то в бою он собственноручно убил тридцать человек) и служил разным принцам в Италии и Германии. Все также знали, что он предавал каждого, кому служил. Из-за этого ему пришлось покинуть
