Федерико провожал ее взглядом, пока она не скрылась за дверью.
— Я ездил искать принцессу в Милан, а она все время была рядом!
Когда я пришел в спальню, Миранда подбежала ко мне с вопросом:
— Что сказал герцог Федерико, babbo?
Я заверил ее, что он высоко отозвался о ней и что она вела себя прекрасно. Миранда пришла в восторг и защебетала с подружками. Она рассказала им, что именно говорила за ужином и что отвечал ей герцог. Потом они принялись обсуждать, какое платье ей надеть на следующий день, о чем говорить за столом, и так далее, и тому подобное. Обсуждение заняло в три раза больше времени, чем само событие. После их ухода Миранда заявила:
— Когда я стану богатой придворной дамой, babbo, я позабочусь о тебе.
Я обнял ее, гадая про себя, какую судьбу ей уготовил Федерико. Так много случилось за один день (шабаш и пожар уже превратились в отдаленные воспоминания), что мысли у меня метались, как листья на ветру.
Позже в тот же вечер, когда я стоял во дворе, устремив взор на звезды, ко мне подошел Томмазо. Мы склонились над парапетом, глядя вниз на сгрудившиеся кучкой дома Корсоли, омытые лунным светом.
— Клянусь, я не уговаривал Миранду пойти на шабаш, — сказал Томмазо.
Меня позабавила его наивность. Неужели он до сих пор считает, что может уговорить Миранду?
— Верю. Ты не в состоянии на нее повлиять.
Он молча грыз ногти, потом спросил:
— Зачем ты отдал ее Федерико?
— При чем тут я? Это Витторе ее отдал.
— И что ты намерен делать?
— Ничего. А зачем?
Глаза у него округлились, как две луны.
— Но Миранда не может быть с Федерико!
— Почему?
Он закрыл глаза и с силой вцепился в парапет.
— Может, ты и не подбивал ее идти на шабаш, — заметил я. — Но ты ее не отговорил.
— Это она меня заставила пойти туда, — склонив голову, признался Томмазо.
Той ночью мне снились кошмары. Не знаю, может, виной всему были крупинки мышьяка, которые я принимал, но мне приснилось, что Корсоли тонет в крови. Я много раз просыпался и снова проваливался в тот же сон. Кровь хлестала отовсюду. Из каждого рта, из каждого сосуда, из пор моей кожи и стен палаццо.
— Надо уносить отсюда ноги, — сказал я наутро Миранде. — Я могу найти работу во Флоренции или в Болонье. А то давай поедем в Рим!
Она посмотрела на меня как на сумасшедшего.
— Почему, babbo?
— Случится что-то ужасное. Я нутром чую.
— Тебе снова снились кошмары, babbo.
— Да, причем они мне снились утром, когда душа говорит чистую правду, поскольку находится дальше всего от тела.
— В таком случае, молись, чтобы у тебя не было кошмаров.
— Нет, мы должны уехать.
— Как я могу уехать? — воскликнула Миранда. — Герцог Федерико приказал портному сшить мне новые платья! — Она вскочила и пустилась по комнате в пляс. — Я буду принцессой!
— Ты делаешь это для того, чтобы заставить Витторе ревновать.
— Витторе? — нахмурилась она. — Кто такой Витторе?
Миранда ужинала с Федерико каждый вечер в течение недели. На третий день герцог заставил Нерона примоститься у ее ног так, чтобы Миранда могла сесть рядом с ним самим. Вскоре она начала имитировать птичек и зверей и даже некоторых придворных. Через неделю Миранда стала душой застолий. Могли я желать чего-то еще? Тем не менее, когда слуга постучался в мою дверь (Миранда была в это время на занятиях) и крикнул: «К тебе идет Федерико!» — меня это застало врасплох.
Времени на расспросы не было. Я лихорадочно придвинул к столу большой сундук и одним махом скинул туда все зелья, травы, противоядия и рукописи. Едва я успел зажечь пару благовонных свечей и взбить подушки, как в спальню вошел Федерико.
— Это большая честь для меня, ваша светлость, — поклонился я.
Федерико закашлялся и помахал шляпой, отгоняя струйки дыма. Я задул свечи и открыл окно. Он сел на сундук. В спешке я не закрыл его как следует, и кончик рукописи торчал из щели.
— Что нравится Миранде? — спросил Федерико. — Витторе сказал, ты должен знать.
Ясное дело, за этим неожиданным визитом снова стоял мой сволочной братец!
— Ей нравится петь и играть на лире.
— Это я знаю.
— Когда она была поменьше, то часто стояла на закате у окна и пела.
— А еще?
Мне ничего не приходило в голову, поскольку я безумно боялся, что он заметит краешек моих записей, торчащий из сундука. Я сказал, что в деревне она разговаривала с животными, как с друзьями, и любила кататься на мне верхом.
— Меня не волнует, что она любила в три года! Я хочу знать, что ей нравится сейчас! Какие драгоценности? Какие духи? Какие платья?
— Ей нравятся все драгоценности и духи.
— Но она не любит розовую воду.
— Все, кроме розовой воды, — согласился я.
— Ты знаешь ее всю жизнь, а я — всего лишь несколько дней, и тем не менее мне известно о ней больше, чем тебе.
Он встал, подозрительно принюхался, надел шляпу и ушел. Я открыл сундук, вытащил склянки с травами, однако работать с ними не мог. Слова герцога задели меня. Разве он знает Миранду лучше меня? Чушь собачья! Я прекрасно разбирался в настроениях Миранды. Я знал, как она прыгала, когда была счастлива. Как она пела, когда чувствовала себя одинокой. Как в раздражении кусала нижнюю губку. Чего же еще? Какой отец знает о своей дочери больше моего? Неужели Чекки больше знает о Джулии? Или Федерико — о своих сыновьях? Миранде понравятся любые духи, потому что у нее никогда их не было. И драгоценностей тоже, и платья она вечно носила чужие. Она будет рада любому подарку!
На следующий день Федерико подарил Миранде золотой браслет и павлинье перо. Через день — статуэтку и диадему. Еще через день — ручное зеркальце, отделанное бриллиантами. К концу недели вся наша комната была завалена подарками до потолка. Федерико выгнал из соседнего помещения троих писцов и отдал его Миранде. Между нашими комнатами пробили дверь. Федерико сказал Миранде, что она может обставить свою спальню, как пожелает. Она велела расписать потолок звездами, покрыть пол коврами и приказала Граццари написать напротив кровати Мадонну с младенцем.
— Попроси ее заказать мне что-нибудь другое! — взмолился Граццари. — Я писал младенца Иисуса сидящим на коленях у Мадонны, лежащим у нес на руках, я писал его белокурым, темноволосым, курчавым и вообще без волос. Я изображал его бодрствующим и спящим, улыбающимся небесам, показывающим на книгу и благословляющим льва. И Мадонну мне тоже надоело писать. Я хочу чего-то нового!
Но Миранда настояла, чтобы он написал Мадонну с младенцем, и Граццари подчинился.
Вставала она поздно и часами расставляла свою новую мебель, игнорируя уроки.
— Ей больше не нужно заниматься, — сказал Федерико. — она и так умнее всех моих придворных вместе взятых.
Я надеялся, что он не изменит своего мнения, поскольку, хоть я и любил Миранду больше жизни, порой меня поражало, какую чушь она несет, а когда она волновалась, го-юс у нее становился визгливым. Федерико этого не замечал.
