– Как?..
Он замолчал.
– Бомба сработала раньше времени. Или он покончил с собой.
Бойд отрицательно мотнул головой.
– Нет, самоубийцей он не был. Скорее бомба детонировала случайно, неаккуратный он был человек… чересчур порывистый. Все делал не по инструкции. Наверное, поспешил с приведением в боевую готовность.
– Как вы с ним встретились?
– Он мне позвонил. Узнал от кого-то в тюрьме мое имя. Исламские связи.
Вот оно что. Райм долго гадал, как охранник из техасской тюрьмы мог спутаться с исламистами.
– Чокнутые, – сказал Бойд. – Но деньги у них есть, у арабов.
– А Джон Эрл Уилсон? Он собирал для тебя взрывные устройства?
– Так точно, сэр. Джонни. – Киллер помотал головой. – Вам и о нем известно? Должен признать, вы молодцы.
– Где его найти?
– Понятия не имею. Мы оставляли сообщения на ящике голосовой почты с уличных автоматов. Встречались всегда в людных местах. Ни разу лишним словом не обменялись.
– Об Аль-Дахабе и бомбах с тобой будут беседовать федералы. Мы хотим знать насчет Женевы. Кто- то еще желает ей навредить?
Бойд мотнул головой.
– Судя по тому, что он мне рассказывал, Аль-Дахаб был одиночкой. Может, и связан с кем-то на Ближнем Востоке, но здесь – ни с кем. Никому не доверял.
Сакс зловеще предупредила:
– Если ты лжешь, если с ней что-то произойдет, мы позаботимся, чтобы остаток жизни показался тебе адом.
– Каким образом? – как будто с искренним интересом спросил Бойд.
– Ты убил библиотекаря, доктора Бэрри. Пытался убить офицера полиции. Тебе светит несколько пожизненных сроков. Мы также детально расследуем смерть девушки, погибшей вчера на Кэнал-стрит. Кто- то столкнул ее под колеса автобуса недалеко от того места, где ты уходил с Элизабет-стрит. Сейчас твои фотографии просматривают свидетели. Свободы тебе не видать.
Бойд дернул плечами:
– Мне все равно.
– Тебе безразлично? – спросила Сакс.
– Знаю, вам меня не понять. И за это я вас не виню. Но, видите ли, тюрьма мне не страшна. Задеть вы меня ничем не сможете – я уже мертвец. Убить кого-то или спасти чью-то жизнь – мне все одно. – Он посмотрел на Амелию, которая сверлила его взглядом, и сказал: – Узнаю ваш взгляд. Вы сейчас думаете: что же это за выродок? Ну, вы меня таким и сделали.
– Неужели? – спросила Сакс.
– Вам известно, кем я работал.
– Приводил в исполнение смертные приговоры, – сказал Райм.
– Так точно, сэр. И вот что я вам расскажу: можно найти имена всех, кого на законных основаниях казнили в этой стране. Их очень много. Можно найти имена губернаторов, которые дожидались полуночи или утра, чтобы утвердить помилование. Имена всех жертв, убитых приговоренными, а часто также имена их родственников. Но догадываетесь, чьих имен вы никогда не найдете? – Он оглядел стоящих вокруг полицейских. – Наших. Имена тех, чья работа – нажимать кнопку… исполнителей. О нас не помнят. Каждый любит порассуждать о том, как смертная казнь влияет на семьи приговоренных, на общество, на семьи жертв. Не говоря уже о том человеке, которому отведена роль овцы на заклание. А на нас, исполнителей, всем плевать, никто не задумывается, что происходит с нами.
Как день за днем проводишь с людьми, которые должны умереть. Как постепенно их узнаешь, беседуешь с ними обо всем на свете. Как чернокожий парень спрашивает у тебя, почему если белый совершил точно такое же преступление, вместо смерти он получает пожизненное, а иногда отделывается и того легче. Как мексиканец клянется тебе, что не насиловал и не убивал ту девочку… просто зашел взять пива в универмаг, но вдруг заявляются полицейские, и ты не успеваешь глазом моргнуть, как уже в камере смертников. А спустя год, как человек в могиле, по анализу ДНК выясняется, что взяли не того.
Конечно, даже те, кто действительно виноват, тоже люди. Вот так живешь рядом с ними день за днем, стараешься пристойно к ним относиться, потому что они нормально относятся к тебе. Привыкаешь к ним, узнаешь, а потом… потом убиваешь. Лично. Своими руками: жмешь на кнопку, опускаешь рубильник… Это тебя меняет.
Знаете, как говорят? Наверняка слышали: «Мертвец идет». Имеется в виду заключенный-смертник. На самом деле это про нас, про тех, кто приводит в исполнение приговор. Мы – мертвецы.
– А как же твоя подружка? – глухо сказала Сакс. – Как можно было стрелять в нее?
Бойд помолчал. Впервые за весь разговор лицо его сделалось мрачным.
– Я раздумывал насчет этого выстрела. Надеялся, вот-вот придет чувство, что не должен стрелять. Что она слишком много для меня значит. И я бы ее оставил, а сам попробовал убежать, и будь что будет. Только… – Он потряс головой. – Ничего не случилось. Я смотрел на нее и чувствовал лишь онемение. Но знал, что выстрелить смысл есть.
– А если вместо нее дома были бы дети? – потрясенно спросила Сакс. – Ты бы стал в них стрелять, чтобы уйти?
Секундная пауза, пока он размышлял.
– Мэм, думаю, мы оба знаем ответ. Ведь это бы точно сработало, верно? Вы бы остались, чтобы попытаться спасти девочек, вместо того чтобы меня догонять. Как говорил мой отец: «Вся разница в порядке величины».
Его лицо вновь приняло безмятежный вид, как будто после долгих споров с самим собой он наконец ответил для себя на какой-то важный вопрос.
«„Повешенный“… Часто карта предрекает подчинение обстоятельствам, отказ от борьбы, смирение с тем, что есть».
Он посмотрел на Райма.
– Теперь, если не возражаете, думаю, мне пора возвращаться домой.
– Домой? – Недоуменный взгляд…
– В тюрьму.
Словно: «Как еще это можно понимать?»
Отец и дочь вышли из вагона метро на Сто тридцать пятой улице и направились в сторону школы Лэнгстона Хьюза.
Женева не хотела, чтобы он с ней шел, но Джакс сказал, что будет за ней присматривать. Мистер Райм с детективом Беллом тоже встали на его сторону. Кроме того, завтра ему предстояло вернуться в Буффало. Что ж, можно и потерпеть пару часов.
Джакс кивнул в сторону путей:
– Мне нравилось расписывать поезда. Краска на них хорошо держалась… Я знал, что мои работы увидит много народу. В семьдесят шестом расписал целый вагон. Тогда отмечали двухсотлетие независимости, в порту на причале было полно океанских лайнеров. Я изобразил такой корабль на фоне статуи Свободы. – Он рассмеялся. – Говорят, управление метрополитена почти неделю не трогало этот кусок. Может, просто не до того было, но мне приятнее думать, что кому-то там понравилась моя работа.
Женева только что-то проворчала. Ей было что рассказать по этому поводу. Впереди виднелись леса вокруг здания, где она работала до увольнения. Как бы ему понравилось, что ее работа заключалась в оттирании граффити? Может, она даже стерла какие-нибудь его куски. Ее так и подмывало рассказать, но она промолчала.
У первого работающего таксофона на бульваре Фредерика Дугласа она остановилась и начала
