– Ты же нарочно их в княжий терем зазвал да из серебра угостил. Мог обойтись разговором на подворье у митрополита – и проще, и тайну сохранить надежнее. Но ты принял ловцов как храбров, чтобы поверили в себя. А они, глупые, только обрадовались. Еще бы – сорок пеших на двадцать конных, да прото… стратига пленить. Слава! Подвиг! И сбегать заодно в Константинополь морем. Это тебе не до Иерусалима пыль глотать пё-хом.
– Именно так. – Добрыня кивнул. – Окажись на их месте ты, отказался бы. Верю, ха-ха-ха!
– Ну, я никогда не собирался в Иерусалим. А они, может, хотели.
– Они не хотели, – заверил Добрыня. – Нужен им больно тот Иерусалим. Не-ет, они думали подраться с нами за своего хромца. А пока от нечего делать перепились и сожгли церковь. Прав отец Феофил, самое время нагнать страху Божьего на Новгород.
– Кто там из варягов-то пришел? – повернул разговор Илья, не желая препираться дальше.
– Мелюзга всякая. Хромой вроде звал ярла Эймунда, а тот выжидает, набивает цену.
– Эймунд просто ленив. Он любит золото, но не хочет за него рубиться.
Добрыня хлопнул ладонью по столу, завершая беседу. Глухо звякнули тяжелые перстни.
– А мы плюем на золото! – сказал воевода. – Мы добываем его для Руси, не для себя. Потому что нам нравится рубиться! Я прав? То-то. Значит, пойди добудь для князя нашего и благодетеля голову херсонского стратига. Доставь ее василевсу. И да будет так!
– Голову? – переспросил Илья. – Князь вроде живьем сказал.
– А если завтра князь звезду с неба захочет?
– Не долезть. Я по молодости стрелой достать пытался – высоко.
Добрыня закряхтел:
– Нет, я все-таки надену кому-то кувшин на голову… Слушай меня. Не бери стратига живьем. Сруби голову – василевсу этого хватит.
– Ловцам ты живого или мертвого наказывал брать. Чем я хуже? Вдруг получится его пленить?
– Ты лучше, брат, – сказал Добрыня твердо. – Ты гораздо лучше. Твоя жизнь стоит дороже всех ловцов вместе, и еще сто раз столько. Но если будешь таскать за собой по Греции пленного, жизнь эта может окончиться раньше, чем надо. Прошу, не делай глупостей. Голову в мешок – и бежать.
Илья глядел в опустевший ковш так, будто там было нарисовано что-то очень любопытное. Он явно хотел возразить, но чуял: ответом станет ругань.
– А что я страже греческой скажу – вот, подарок вам привез?.. Они меня для начала в поруб засадят и два месяца разбираться будут, знаю их.
– С греками все устроено. Гонец в Константинополь ушел третьего дня, пока доберешься, там уже заждутся вас. Встретят сообразно чину, не беспокойся. Грамота будет у константинопольского легатария, он сам передаст ее тебе. Грамота не именная, в ней только указано – сорок один муж. Сам понимаешь, это число ничего не значит. Просто я обещал ловцам, что их пустят в город. Не говорить же – молодцы, радуйтесь, если вас уцелеет хотя бы десяток… Чай не дети, догадались.
– Сорок паломников со паломником… – буркнул Илья. – Нас теперь сорок четыре вместе с Денисом. Будет тесно на ладье.
– Ну, выкинь лишних в реку, – небрежно посоветовал Добрыня. – К слову, на порогах берегись. Вообще, брат, давай начинай беречься. Пора уже. Хватит бегать-прыгать, драться и все такое.
– Да я почитай целый год без драки! – заявил Илья. – Мне Подсокольник мешает, вперед лезет, я моргнуть не успею, хрясь – и уже поговорить не с кем.
– Славный парубок Микола, – похвалил воевода. – Надо будет его наградить, что ли…
В дверной косяк постучали.
– Ну? – буркнул Добрыня.
Вошел, кланяясь, гонец из княжих.
– Воеводе от ключника весть.
– Что? – Добрыня весь подобрался.
– Сыскали вора. Ждут тебя.
– Та-ак…
Добрыня взял со стола нож и попробовал лезвие.
В порубе было душно, тускло, пахло дымом и кровью. Добрыня с Ильей прошли в дальний угол, то и дело цепляя шапками высокий подволок. Когда строили терем, на таких не рассчитывали.
Вор, голый и окровавленный, висел на столбе вверх ногами.
– Посвети, – сказал воевода, садясь на корточки.
Вору сунули под нос факел. Добрыня присмотрелся, встал в рост, опять стукнулся шапкой, снял ее.
– Ничего не разберешь, – пожаловался он Илье, – синяки одни на морде. Тебе, случаем, не памятен этот красавец?
– Впервые его вижу, – сказал Илья не глядя. – Поляк вроде.
Добрыня вопросительно покосился на старшего гридня.
– Звать Болеслав, – сказал тот. – Представлялся в Киеве витязем-рядовичем, якобы ходит вольно,
