пошла одна. И только она подошла к лесу, глядит, а на дороге стоит что-то чёрное. «Опять волк! Что делать?» У неё от страха прямо ноги: не идут.
А потом она как задаст стрекача! Прибегает в посёлок к сторожу и просит у него самую злую собаку — Полкана! А сторож и говорит: «Да плюнь ты, дочка, на этих волков! Оставайся в посёлке!» А девочка отвечает: «Нет, не плюну! У меня, говорит, одно подозрение есть!»
И вот дошли они со сторожем до оврага, глядят — на дорогу из леса опять что-то тёмное выбирается. Не то волк, не то медведь. Идёт вразвалку, медленно. И глаза горят.
Тут девочка как крикнет:
— Полкан, взять!
А Полкану только этого и надо — кинулся вперёд!
И вдруг волк как завопит по-человечьи:
— Ой, Танька! Это я, Шурка! Полкан, не сметь!
Таня подбегает, и вот те раз — Шурка! А вокруг него кошка как угорелая носится. А Полкан — за ней.
— Слушай, как ты сюда попал? — спрашивает Таня Шурку.
А он отвечает:
— Это я тебя с кошкой нарочно волками пугал. Хотел узнать, трусиха ты или нет.
— Эх ты! — сказала Таня. — Придумал бы что-нибудь другое… А то волки! Этих волков и за двести километров отсюда не сыщешь — все от наших экскаваторов и бульдозеров поразбежались!
В общем, Шурка сам себя наказал. Его Полкан за руку укусил, и доктор поэтому прописал ему уколы от бешенства.
Моя гайка
Однажды второй класс «Б» с учительницей ходил на экскурсию на автомобильный завод. Здесь из разных деталей на главном конвейере собирались автомашины. Сначала бегут по конвейеру колёса, крылья, моторы, и над ними рабочие стоят. А в конце цеха, глядь — уже новенький самосвал! Вот ходили ребята по цеху, а потом узнают: Витька Харитонов пропал.
— Витька, Витька! — закричали они.
А он вдруг выходит из-за станка и говорит:
— Ну, чего орёте?
— А где ты был? — спрашивают ребята. — Мы волновались!
— А тут и волноваться нечего — я гайку завинчивал. Мне один знакомый рабочий позволил!
И вдруг ребята глядят — около них сходит с конвейера новенький автомобиль, и Витька показывает на колесо:
— Вот тут моя гайка!
Ребята сначала ему не поверили, а потом попросили рабочего, чтоб он дал им завинтить по гайке.
— Значит, помогать хотите? — спросил рабочий. — Тогда становитесь в очередь! — и дал ребятам гаечный ключ.
И каждый ученик завинтил по гайке на колесе.
Золотая рыбка
В детстве я частенько слыхал, как мама говорила отцу:
— И что ты за человек! Ну ладно, я понимаю — ты занят, ни в кино, ни в театр не ходишь. Но хоть бы один раз догадался принести мне что-нибудь хорошее — ну, духи, что ли. Мне и самой нетрудно купить, но так хочется, чтобы ты подарил…
Отец преподавал в педагогическом институте географию. Дома, как мне казалось, он читал всегда одну и ту же толстую книгу. Он поднимал широкое доброе лицо, хватался за курчавые чёрные волосы и, глядя перед собой, шептал:
— Ой, убегу когда-нибудь на Мадагаскар! Убегу!
— Ну и беги, — отвечала мама. — Может быть, ты там перевоспитаешься.
Но однажды он пришёл домой сияющий и довольный.
— Ну-с, теперь, кажется, в точку попал. Вынимай! — сказал он и протянул маме портфель. — Ленты, кружева, ботинки — что угодно для души…
Мама радостно поцеловала отца, зачем-то подняла меня на руки и, покружив на месте, нараспев сказала:
— Посмотрим! Посмотрим, что наш папка принёс!
Она осторожно положила портфель на стол и раскрыла его.
— И зачем ты это принёс?! — ужаснулась мама. — На что мне тройной одеколон? Бреюсь я, что ли? Ребёнок какой-то…
В глазах у неё, как мне показалось, заблестели слёзы, пузатая бутылка тройного одеколона дрогнула в руках и жалобно булькнула. Мне стало очень жалко маму.
Тогда я понял, что мы с отцом найдём общий язык. Он ребёнок, как сказала мама, и я ребёнок. И я стал к нему приставать:
— Пап, купи мне золотую рыбку, а? Мне уже не хочется с Козьмой Прутковичем играть. Он царапается.
Пушистый толстый кот Козьма Пруткович, как его называл отец, был игривый и хитрый. Садились завтракать — он первый впрыгивал на стул и лапой пытался зацепить бутерброд. На угрозы шипел, как змея, и опять тянулся. И вообще он казался мне таинственным. В тёмных углах под кроватями и шкафами у него были какие-то свои дела, он насторожённо заглядывал в щёлки и мяукал, будто вызывал кого-то из-под пола.
Однажды я собственным ключиком открыл буфет и попробовал немного печенья и конфет. Но вечером мама подошла прямо ко мне:
— Слушай, ты опять съел полкило конфет? Неужели мне придётся ставить французский замок?!
— Я не лазил в буфет, — ответил я. — Кто тебе сказал?
— Ах ты лгунишка! — возмутилась мама. — И тебе не стыдно отпираться? Мне кот об этом сказал!
— Кто-о?! — удивился я.
— Твой приятель — вот кто!
И тут я вспомнил, что кот действительно тёрся около ног и даже выпросил одну половинку, когда я сосал конфеты. Как он разговаривает по-человечьи, я не слыхал ни разу, но тогда подумал: а не злой ли это колдун, превратившийся в кота? Глаза у него в темноте горели холодным зелёным пламенем, и он, не боясь упасть на улицу, мог часами сидеть в форточке на тоненькой перекладинке.
Кроме царапин на лице и руках, особенных неприятностей как колдун он мне не делал, и я на него не обижался. Но, попросив о рыбке, я задумал другое.
Из сказок Пушкина, которые читала мама, мне больше всего нравилась «Сказка о рыбаке и рыбке». И особенно то место, где рыбка вдруг начинает разговаривать:
