делается политика. Он может не только слушать, но и говорить.
И все же это лучше, чем ничего. Времени оставалось все меньше. Чтобы начинать все сначала, надо старательно все утрясти, осторожно, не вызывая подозрений, на что уйдет еще несколько месяцев, пока не удастся вновь установить такой хрупкий контакт между одной из группировок Германии и одной из группировок в Японии…
Это, несомненно, очень удивит мистера Тагоми, подумал он не без злорадства. Неожиданно узнать, какого рода знание обременяло мою душу. И насколько далеко оно от технологии изготовления деталей из пластмасс.
Возможно, у него даже будет нервное расстройство. Он либо выболтнет эту информацию кому-нибудь из своего окружения или целиком замкнется в себе; прикинется даже перед самим собою, что он ничего такого не слышал. Просто откажется мне поверить. Встанет, раскланяется со мною и, извинившись, покинет комнату, едва я начну говорить.
Несообразной. Вот какой он сочтет для себя складывающуюся ситуацию. Ему не положено слышать о таких вещах.
Так легко, подумал Бейнс. Выход для него настолько простой, настолько доступный. Я хотел бы оказаться на его месте.
И се же, поразмышляв, он рассудил, что подобное невозможно даже для мистера Тагоми. Мы не так уж сильно отличаемся друг от друга. Он может заткнуть уши, когда это сообщение будет исходить от меня, исходить в словесной форме. Но позже… Когда уже дело будет не в словах… Если б я только был в состоянии растолковать ему это сейчас. Или кому бы то ни было, с кем мне придется в конце концов говорить…
Выйдя из номера гостиницы, мистер Бейнс спустился на лифте в вестибюль. Ступив на тротуар, он велел швейцару нанять для себя велокэб и вскоре уже следовал в направлении Маркет-стрит при содействии энергично работавшего ногами ездового-китайца.
— Здесь, — сказал он ездовому, когда заметил нужную ему вывеску. — Протяните к самому бордюру.
Велокэб остановился у пожарного гидранта. Мистер Бейнс расплатился с ездовым и отпустил его. За ними как будто никто не следовал. Бейнс прошелся немного по тротуару пешком и вскоре еще с несколькими покупателями вошел в крупный центральный магазин готового платья «Фуга».
Внутри повсюду толпились покупатели. За прилавками стояли девушки-продавщицы, большей частью белые, заведующими секциями служили японцы. Шум стоял ужасающий.
Несколько освоившись, мистер Бейнс отыскал отдел мужской одежды, остановился возле стоек с висевшими на них брюками и начал их рассматривать. Вскоре к нему подошел приказчик, молодой белый и поздоровался с ним.
— Я возвратился за парой темно-коричневых широких брюк, которые присмотрел вчера. — Встретившись со взглядом приказчика, он добавил. — Я вчера разговаривал с другим человеком. Он повыше вас. С рыжими усами. Довольно худой. На пиджаке у его было имя «Ларри».
— Он сейчас ушел на обед, — сказал приказчик, — но скоро вернется.
— Я пока пройду примерить эти брюки, — сказал мистер Бейнс, снимая их со стойки.
— Пожалуйста, сэр. — Приказчик показал ему пустую примерочную и отошел в ожидании других покупателей.
Бейнс вошел в примерочную и прикрыл за собой дверь. Сел на один из двух находившихся там стульев и стал ждать.
Через несколько минут раздался стук. Дверь отворилась, и в примерочную вошел невысокий японец средних лет.
— Вы из-за границы, сэр? — спросил он у Бейнса. — А я должен подтвердить вашу платежеспособность? Позвольте взглянуть на ваши бумаги. — Он прикрыл за собой дверь.
Бейнс достал бумажник. Японец присел и начал изучать его содержимое. Приостановился, увидев фотографию девушки.
— Очень хорошенькая.
— Моя дочь Марта.
— Мою дочь тоже зовут Марта, — сказал японец. — Сейчас она в Чикаго, проходит курс игры на фортепиано.
— Моя дочь, — сказал Бейнс, — скоро выходит замуж.
Японец вернул бумажник Бейнсу и замер в ожидании.
— Я здесь вот уже две недели, — начал Бейнс, — я мистер Ятабе еще не показался. Я хочу выяснить, прибудет ли он все-таки сюда. А если нет, то что мне делать.
— Приходите сюда завтра во второй половине дня, — сказал японец. Он поднялся со стула, вслед за ним поднялся и Бейнс. — До свидания.
— До свидания, — произнес Бейнс. Выйдя из примерочной, он повесил брюки назад на стойку и направился к выходу из магазина готового платья «Фуга».
Это не отнимет много времени, рассуждал он, идя вместе с другими пешеходами по заполненному людьми тротуару. Сможет ли он на самом деле к завтрашнему дню получить столь необходимые ему сведения? Успеет ли связаться с Берлином, проделать все работы по шифровке и расшифровке радиограмм, соблюдая всю необходимую предосторожность при каждом предпринимаемом шаге?
По-видимому, успеет.
Теперь я жалею, что не вышел на связь с этим агентом раньше. Я бы избавил себя от стольких тревог и беспокойств. И, очевидно, это не связано с таким уж большим риском; похоже, что все прошло достаточно гладко и потребовало фактически всего-то минут пять или шесть.
Бейнс бесцельно брел по улице, разглядывая витрины магазинов. Чувствовал он теперь себя гораздо лучше. Вскоре он обнаружил, что разглядывает почерневшие от копоти и загаженные мухами рекламные фотоафиши притонов и кабаре, на которых у совершенно голых белых обольстительниц груди свисали, как наполовину выпустившие воздух волейбольные мячи. Это зрелище немало позабавило его, и он замешкался у афиши, а мимо него все спешили вверх и вниз по Маркет-стрит занятые своими делами пешеходы.
По крайней мере, он все-таки, наконец-то, что-то сделал.
На душе стало легче.
Упершись поудобнее в дверцу машины, Джулия читала. Рядом с нею, высунув из окна локоть, Джо правил машиной, слегка касаясь баранки одной рукой. Из угла его рта торчала сигарета. Он был хорошим водителем, и они уже отъехали довольно далеко от Кэнон-сити.
Из автомобильного радиоприемника лилась слащавая популярная музыка, вроде той, что играют в пивных на открытом воздухе — аккордеоны наигрывали одну за другой бесчисленные польки или тирольки — она никогда не могла уловить разницы между ними.
— Дешевка, — изрек Джо, когда музыка прекратилась. — Послушай, я неплохо разбираюсь в музыке. Я скажу тебе, кто был великим дирижером. Ты, наверное, его не помнишь. Артуро Тосканини.
— Не помню, — машинально произнесла Джулия, не отрываясь от книги.
— Он был итальянцем. Но нацисты так и не дали ему дирижировать… после войны. Из-за его политических взглядов. Сейчас его уже нет в живых. Мне не нравился этот фон Кароян, бессменный дирижер Нью-йоркского филармонического оркестра. Мы должны были посещать его концерты, все наше рабочее общежитие. Что мне нравится, поскольку я воп — попробуй-ка догадаться? — Он взглянул на нее. — Тебе нравится эта книга? — спросил он.
— Очень увлекательная.
— Я обожаю Верди и Пуччини. Все, чем нас пичкали в Нью-Йорке, это тяжеловесные, напыщенные Вагнер и Орф, и мы еще были обязаны ходить на эти пошлые драматические партийные спектакли нацистов США в Мэдисон Сквер Гарден, со всеми этими знаменами, барабанами, фанфарами и мерцающими факелами. История готических племен или другой общеобразовательный вздор, где вместо нормальной речи говорили нараспев, чтобы это считалось «искусством». Ты хотя бы бывала в Нью-Йорке до войны?
— Да, — ответила она, стараясь не прерывать чтения.
— Там на самом деле были в те годы шикарные театры? Я много об этом слышал. Теперь там то же
