были мертвы, — факты были так извращены, что после ее прочтения (я даже не помню ее названия и автора) представление о Джеффе, епископе Арчере и Кирстен Лундборг становилось даже меньше, нежели до ознакомления с ней. Это как в теории информации, когда шум вытесняет сигнал. Но этот шум выдается за сигнал, так что его даже нельзя распознать как шум. В разведке это называется дезинформацией, что-то такое, чему СССР весьма доверяет. Если вы сможете запустить в обращение достаточно дезинформации, вы полностью разрушите связь каждого с реальностью — возможно, включая и вашу собственную.
У Джеффа было два взаимно исключающих взгляда на любовницу своего отца. С одной стороны, она сексуально возбуждала его и поэтому весьма привлекала — может даже слишком чрезмерно. С другой — он испытывал к ней отвращение и ненавидел ее за, как он полагал, его вытеснение из интересов и привязанностей Тима.
Но даже этим дело не ограничивалось… Хотя я так и не разглядела остального, пока не прошли годы. Помимо ревности к Кирстен, Джефф ревновал… ах, Джефф так напортачил, что я действительно не могу распутать. Необходимо принимать во внимание ту специфичную проблему, каково это быть сыном человека, чьи портреты появляются на обложках «Тайм» и «Ньюсуик», которого интервьюирует Дэвид Фрост и приглашает в свою программу Джонни Карсон, на которого рисуют политические карикатуры в крупных газетах — что, во имя святого, вам делать как сыну?
Джефф присоединился к ним в Англии на одну неделю, и относительно этого периода мне мало что известно. Он вернулся молчаливым и замкнутым, и именно тогда он переехал в гостиничный номер, где однажды поздно вечером и выстрелил себе в лицо. Я не собираюсь распространяться относительно собственных чувств об этом способе самоубийства. Из-за него епископ действительно вернулся из Лондона в течение нескольких часов, что, в определенном смысле, и было целью самоубийства.
По-настоящему бесспорно то, что оно случилось из-за «Q», точнее, из-за источника «Q», ныне упоминаемого в газетных статьях как «U.Q.». то есть «Ur-Quelle» на немецком — «Подлинный источник». «Ur-Quelle» предшествует «Q», что и было причиной проживания Тимоти Арчера в Лондоне в течение нескольких месяцев в гостинице со своей любовницей, якобы его деловым агентом и главным секретарем.
Никто и не предполагал, что предшествующие «Q» источники вновь явятся миру — никто даже не знал, что «U.Q.» вообще существует. Поскольку я не христианка — и уж никогда ей не стану после всех этих смертей людей, которых я любила, — то ни сейчас, ни тогда не особенно интересовалась этим, но, полагаю, в отношении теологии это крайне важно, особенно ввиду того, что «U.Q.» датируется двумя столетиями до рождества Христова.
5
Больше всего мне запомнилось, по первым появившимся газетным статьям — где было первое указание для нас, вообще для всех (переводчики, естественно, знали больше), на то, что находка даже более важна, чем Кумранские рукописи, — особенное древнееврейское существительное. Его писали двояко: иногда как «энохи», а иногда как «анохи».
Данное слово встречается в «Исходе», глава двадцатая, стих второй. Это крайне волнующий и важный момент Торы, ибо здесь говорит сам Бог, и говорит он: «Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства».
В древнееврейском написании первым словом стоит «энохи», или «анохи», и означает оно «Я» — как в «Я Господь, Бог твой». Джефф показал мне официальный иудейский комментарий к этой части Торы: «Бог, почитаемый в иудаизме, суть не безликая Сила, Оно, упоминаемое как «Сущность» или «Мировой Разум». Бог Израилев суть Источник не только мощи и жизни, но и сознания, личности, внутренних устремлений и этических деяний».
Даже меня, нехристианку — или, я полагаю, мне следует сказать «нееврейку», — это потрясло. На меня влияют, меня изменяют. Я не одна и та же. Джефф объяснил мне, что этим единственным словом, одной буквой английского алфавита, здесь выражается не имеющее себе равных самосознание Бога: «Как человек возвышается над всеми другими тварями своею волею и сознательными поступками, так и Бог правит над всем едиными, совершенно сознательными Разумом и Волею. Как в зримом, так и незримом царствах Он обнаруживает Себя безусловно свободной личностью, моральной и духовной, предоставляющей всему свое наличие, форму и назначение».
Это написал Сэмюель М. Кохон, цитируя Кауфманна Кохлера.[42] Другой еврейский автор, Герман Коген,[43] писал: «Бог отвечал ему так: «Я есмь Сущий. И сказал: так скажи сынам Израилевым: Сущий послал меня к вам».[44] Вероятно, в духовной истории нет большего чуда, нежели то, что показано в этом стихе. Ибо здесь, пока еще не наделенный какой-либо философией, первозданный язык появляется и сбивчиво декларирует самое глубокое слово вообще всей философии. Имя Бога есть «Я есмь Сущий». Это значит, что Бог есть Существо, Бог есть «Я», что указывает на Существующего».
Но вот что открылось в израильском уэде[45] из времен, определенных как второй век до нашей эры, — в уэде недалеко от Кумрана. Это слово лежит в основе Летописей саддукеев, и оно известно каждому иудейскому книжнику, а следовало бы знать и каждому христианину и еврею, но вот в том уэде слово «энохи» употреблялось в совершенно ином ключе, никогда прежде не встречавшемся. И поэтому Тим и Кирстен оставались в Лондоне вдвое дольше запланированного — потому что была определена сама суть, суть, фактически, десяти заповедей — как будто сам Господь оставил записи собственной рукой.
Пока делались эти открытия — в стадии перевода, — Джефф ошивался в Беркли в городке Калифорнийского университета, выискивая факты о Тридцатилетней войне и Валленштейне, постепенно ушедшем от реальности в ходе, возможно, наиужаснейшей из всех войн, за исключением тотальных войн нашего столетия. Не собираюсь утверждать, будто я установила, какое именно побуждение свело в могилу моего мужа, какой удар из всей той неразберихи сразил его, но был ли он один, или все они обрушились скопом, он уже мертв, и меня даже не было там в то время, и равным образом я не ожидала этого. Мои ожидания начались как раз тогда, когда я узнала, что у Tима и Кирстен завязался тайный роман. И говорила я тогда то, что должна была. Я сделала все, что смогла, — посетила епископа в соборе Божественной Благодати, а он переспорил меня без малейших усилий: без малейших усилий и с профессиональным мастерством. То была легкая словесная победа Тима Арчера. Вот и все.
Если вы собираетесь покончить с собой, вам не требуется повод в обычном смысле этого слова. Так же как и когда вы, наоборот, намерены продолжать жить, нет необходимости в каком-то словесном, сформулированном и формальном поводе, за который можно ухватиться, если перед вами встает вопрос. Джефф был исключением. Я видела, что его интерес к Тридцатилетней войне действительно был связан с Кирстен: его разум, скорее, какая-то его часть обратила внимание на ее скандинавское происхождение, а другая его часть восприняла и зарегистрировала тот факт что в той войне шведская армия была героической движущей силой и победительницей. Его эмоциональные и интеллектуальные поиски переплелись, что на какое-то время пошло ему на пользу. Когда же Кирстен улетела в Англию, он оказался раздавленным собственным умом. Теперь, ему пришлось встать перед тем фактом, что ему и вправду наплевать на Тилли,[46] Валленштейна и Священную Римскую Империю. Он влюбился в женщину, годившуюся ему в матери, которая спала с его отцом и делала это за восемь тысяч миль от него. А помимо всего прочего они оба, и без него, принимали участие в одном из самых волнующих археологическо-теологических открытий в истории — буднично, по мере того, как появлялись переводы, как собирались по кусочкам и склеивались летописи, как возникали слова, одно за другим, и снова и снова древнееврейское слово «энохи» появлялось в необычном контексте, в непостижимом контексте — в новом контексте. Летописи говорили так, будто «энохи» наличествовал в уэде. Оно или он упоминался как «здесь», но не «там», как «теперь», а не «тогда». «Энохи» не было чем-то таким, о чем саддукеи размышляли или знали — это было что-то, чем они обладали.
Очень трудно читать библиотечные книги и слушать пластинки Донована, даже если они замечательны, когда открытие подобной значимости происходит в другой части мира и когда ваш отец и его любовница, которых вы любите и в то же время яростно ненавидите, принимают в нем участие, — меня доводило до безумия бесконечное проигрывание Джеффом первого сольника Пола Маккартни. Особенно он любил «Пижона». Когда он бросил меня и переехал в гостиничный номер — в номер, где потом и застрелился, — он взял эту пластинку с собой, хотя у него и не было, как оказалось, на чем ее слушать. Несколько раз он мне писал, рассказывая, что все еще принимает участие в антивоенной деятельности. Возможно, так оно и было. Хотя сама я считаю, что он лишь сидел один-одинешенек в номере, пытаясь разобраться в своих чувствах к отцу и, что даже более важно, к Кирстен. Пожалуй, то был 1971 год, поскольку альбом Маккартни вышел в 1970-м. Но, видите ли, в итоге я тоже оказалась в одиночестве в нашем доме. Я получила дом, Джефф умер. Я призывала вас не жить в одиночестве, но в действительности я говорю это лишь себе. Можете делать все, что вам взбредет в голову, но я не собираюсь снова жить одна. Да я у себя бездомных поселю, нежели позволю этому случиться, этому уединению.
Только не слушайте у меня альбомы «Битлз». Вот главное, о чем я прошу. Я могу согласиться на Джоплин, потому что до сих пор считаю смешным, что Тим думал, будто она жива и черная, а не мертва и белая. Но я не хочу слышать «Битлз», потому что они слишком крепко связаны с болью во мне, в моей душе, в моей жизни, во всем случившемся.
Я сама не вполне способна рационально мыслить, когда доходит до этого, особенно до самоубийства моего мужа. Я слышу у себя в голове мешанину Джона, Пола и Джорджа с Ринго, молотящим где-то позади, с обрывками мелодий и слов, осуждающих выражений, свойственных душам, на долю которых перепало страданий, хотя и не в том смысле, что я могу ухватить, за исключением, конечно же, смерти моего мужа, а затем смерти Кирстен и, наконец, смерти Тима, но, полагаю, хватит об этом. Теперь, когда Джон Леннон застрелен, пробрало каждого, как и меня когда-то, так что я могу, б***дь, перестать жалеть себя и присоединиться ко всему остальному миру — не лучше, чем все они, но и не хуже.
Часто, оглядываясь назад на самоубийство Джеффа, я обнаруживаю, что переставляю даты и события в последовательности, более удовлетворяющей моему рассудку, то есть я редактирую. Я сокращаю объем, вырезаю мелочи, ускоряю темп с тем, чтобы, например, больше не вспоминать осмотр тела Джеффа и его опознание. Мне удалось забыть название гостиницы, куда он переехал. Я не знаю, как долго он там пробыл. Насколько я понимаю, он не очень долго слонялся по дому, когда Тим и Кирстен уехали в Лондон. Вскорости от них пришло письмо, напечатанное, подписанное ими обоими, но почти наверняка написанное Кирстен. Может Тим его и продиктовал. В этом письме был первый намек на значимость находки. Я не осознала, что в нем подразумевалось, но Джефф понял. Так что, возможно, он съехал сразу после него.
Более всего меня удивило внезапное озарение, что Джефф собирался принять сан — однако какая в том была цель, ввиду роли его отца? Но от этого ничего не осталось. Джефф не хотел заниматься чем бы то ни было. Он не мог стать священником. Его не волновала и любая другая профессия. И он оставался тем, кого мы в Беркли называем «вечный студент». Он никогда не переставал посещать университет. Может, раз ушел и вернулся. Какое-то время наш брак не ладился. 1968-й у меня весь в пробелах — возможно, целый год и выпал. У Джеффа были эмоциональные проблемы, о которых я позже вытеснила какие бы то ни было воспоминания. Мы оба позабыли об этом. В районе Залива всегда была бесплатная психотерапия, чем мы и воспользовались.
Я не думаю, что Джеффа можно назвать — можно было назвать — психически больным. Он просто был ужасно несчастным. Порой это не побуждение
