Поэзия имен, думал Пауэрскорт, какая поэзия имен!
Палаццо Вендрамин-Калерджи, одно из прекраснейших ренессансных зданий Италии. Палаццо Джованелли, в котором жили люди, купившие себе аристократический титул за 100 000 золотых дукатов. Ка Редзонико, дом еще одного венецианского Папы. Палаццо Фальер, дворец изменника, который попытался стать королем и лишился за это головы, отсеченной на верху его же собственной лестницы. Мстительные аристократы, вспомнил Пауэрскорт, известили его о предстоящей казни всего за час. Палаццо, построенные для великих семей, чьи имена были занесены в Золотую книгу[68].
Семьи, из которых выходили дожи. Семьи, из которых выходили прокураторы Святого Марка. Семьи, из которых выходили Папы. Семьи, из которых выходили адмиралы. Семьи, которые торговали пряностями. Семьи, которые торговали шелками. Семьи, которые торговали с Шейлоком.
Теперь воды канала покрыла зыбь; лодки разгружались; искусно лавировали, огибая друг друга, гондольеры. Гондола Пауэрскорта прошла под мостом Риальто — некогда финансовым центром Венеции, лондонским Сити на воде, два банка которого обанкротились, когда в 1490 году пришла весть о великом плавании Колумба, уничтожившем монополию Венеции на торговлю с Востоком. Смерть Венеции затянулась на три столетия.
Гондольер что-то напевал, и напевал довольно громко, словно из желания отомстить. Пауэрскорт решил, что это и есть заздравная из «Травиаты». Шум, создаваемый гондольером, мешался с другими шумами города — лодочники кричали один на другого, носильщики выкрикивали свое «поберегись», прочие гондольеры, которым куда больше повезло с пассажирами, оглашали завываниями канал Сан-Марко. Надо всем царила громада барочного гиганта, церкви Санта Мария делла Салюте, возведенной в память о спасении города от чумы. Миллион свай забили в мутную воду, чтобы построить ее, треть жителей города погибла до того, как началось строительство. Даже сифилису, с горечью думал Пауэрскорт, даже сифилису такое пока что не удалось.
Обслуга в «Даниэли» была, по-видимому, предупреждена о его появлении.
— Сюда, милорд. Ваше пальто, милорд, вашу шляпу, милорд. Чашку чая, милорд?
Интерьер здесь образовывался в основном золотыми листьями и красным бархатом, и повсюду висли огромные люстры из стекла Мурано. На переукрашенных, вычурных полотнах, имитациях Тьеполо, раскинулись по стенам нимфы и сатиры из некоего выдуманного венецианского прошлого.
Отель наполняли американцы, носовой выговор их разносился эхом по огромному вестибюлю, из которого открывался вид на водный простор, уходящий к Сан-Джорджо и Лидо. Американцы, стремительно совершающие Большое Турне, думал Пауэрскорт, которому американцы, в общем-то нравились. Буффало знакомится с Байроном. Бостон заключает в объятия Боттичелли. Гранд-Рапид здоровается с Джорджоне. Тампа приветствует Тициана.
— Пять дней в Венеции, целых пять дней! — гневно говорила своей соотечественнице одна из дородных дам. — Да на что тут смотреть-то столько времени? Городишко вчетверо меньше Филадельфии! А потом еще семь дней в Риме! Семь дней! Ну, увидим мы Папу, посмотрим картины, а потом что там делать?
Важный человечек с маленькими усиками, выглядевший в своем сюртуке очень чинно, поприветствовал Пауэрскорта:
— Лорд Пауэрскорт? Добро пожаловать в «Даниэли». Я Антонио Панноне. Здешний управляющий.
Он провел Пауэрскорта к тихому столику у окна, снял со скатерти табличку, извещавшую, что столик зарезервирован.
— Лорд Роузбери телеграфировал нам о вашем приезде. Он наш старый друг, лорд Роузбери. Любой из друзей лорда Роузбери должен быть другом и для «Даниэли», нет? Это так.
Человечек огляделся вокруг. Как по волшебству появился чай. Он налил две чашки, глаза его неотрывно следили за текущей мимо окон толпой.
— Лорд Пауэрскорт, лорд Роузбери сообщил, что вы, возможно, разыскиваете кого-то, нет?
Пауэрскорт сказал, что разыскивает лорда Эдуарда Грешема.
— Это молодой человек, ему под тридцать, светлые волосы и карие глаза. Лорд Эдуард Грешем всегда хорошо одет. Друзья даже поддразнивают его за это.
— Здесь, в Венеции, все стараются одеваться хорошо, — с грустью поведал Антонио Панноне. — Нет ли у вас случайно его портрета или фотографии?
Фотография у Пауэрскорта имелась. Фицджеральд вручил ее Пауэрскорту два дня назад, перед самым отправлением поезда из Лондона.
— Господи, Фрэнсис, — Фицджеральд, которому пришлось пробежать в поисках друга всю платформу, задыхался, — ну почему тебе обязательно нужно ехать в первом вагоне этого клятого поезда? Я тебя чуть не упустил. Так вот. Если ты хочешь найти кого-то, неплохо иметь его портрет, чтобы всякий мог видеть, как выглядит нужный тебе прохвост. Иногда это здорово помогает. Думаю, теперь даже ты это понял.
Как раз и нет. В спешке Пауэрскорт совершенно забыл о портрете. Лорд Джонни сунул ему в руку номер «Илюстрейтед Лондон ньюс».
— Страница двадцать четыре, — твердо сказал он. — А может быть, двадцать пять. Он там снят на ступенях какого-то загородного дома, во время приема. Красивый такой.
— Боже, Джонни, как ты это раздобыл?
У паровоза уже поднялась суета. Свистели свистки, мелькали флажки. Семичасовой экспресс до Дувра и Парижа почти неприметно стронулся с места.
— У моей тетки, Фрэнсис. Иисусе, опять придется бежать, чтобы держаться с тобой вровень. Имей в виду, до твоей чертовой Венеции, Фрэнсис, я не побегу. Она собирает все журналы, моя тетушка, то есть. У нее ими забито несколько комнат. Говорит, через несколько лет они станут весьма ценными. Совсем помешалась на…
Лорд Джонни сбежал с платформы. Поезд набирал скорость. Пауэрскорт едва расслышал прощальное напутствие, донесшееся к нему из дыма:
— Не свались там в какой-нибудь грязный канал, Фрэнсис. И не разговаривай с незнакомыми женщинами, куртизанками или как их. Там таких полным-полно.
Пауэрскорт вручил Панноне журнал, открыл его на двадцать пятой странице. На ней действительно присутствовала групповая фотография гостей, собравшихся на уик-энд в загородном доме. Хозяева и гости постарше без особого удобства сидели перед уходящими вверх ступенями. За ними выстроились, прикрываясь от солнца парасолями, молодые женщины. На ступенях же и среди вазонов с цветами расположились, приняв самые разные позы, молодые люди в щегольски заломленных канотье. Самым элегантным из них был томно разлегшийся на верхней ступеньке — одна рука упирается локтем в пол, другая проверяет точность угла, под которым сидит его исключительного качества шляпа, — лорд Эдуард Грешем. Он надменно взирал в объектив, как если бы тот нарушил его послеполуденный отдых.
— Вот этот. Тот, что лежит. Это и есть лорд Эдуард Грешем.
— Спасибо. Большое спасибо, лорд Пауэрскорт. Он смахивает на денди. Это так? — Панноне внимательно вглядывался в фотографию, стараясь, возможно, отыскать на ней кого-нибудь из постоянных клиентов отеля «Даниэли». — Итак, лорд Пауэрскорт. Могу ли я позаимствовать у вас этот снимок? Или мне лучше передать его кое-кому из здешних людей, чтобы они сделали копию? Выбирать вам. У меня имеется план. Вам уже приходилось отыскивать кого-нибудь в Венеции? Это гораздо труднее, чем кажется. Мы делали это прежде. Ну, вы понимаете, для властей.
Американцев становилось в вестибюле все больше. Они шумно жаловались на цены — цены на венецианское стекло, которое они увозили домой, цены в отеле, цены найма гондольеров, поющих арии или не поющих. Неужели они не понимают, думал Пауэрскорт, что люди столетиями жаловались на цены Венеции — цены на соль, цены на шелк. И неизменно возвращались сюда.
— Прошу прощения, мистер Панноне. Мысли мои уплыли куда-то в сторону, подобно одной из ваших гондол. Разумеется, вы можете оставить журнал у себя. А теперь расскажите мне о вашем плане.
— Мой план состоит в том, чтобы положиться на официантов, лорд Пауэрскорт. Каждый должен что-то есть, не так ли? Поэтому люди приходят в отели и рестораны. А там их обслуживают официанты. У официантов же имеются глаза и уши, лучше которых не сыскать. Так вот, я отнесу сейчас фотографию в
