«Есть ли покой на этом свете? — гласила телеграмма. — Не успею я решить, что могу отдохнуть несколько дней, как появляется твое послание. Оставят меня когда-нибудь в покое или не оставят? Нужное тебе имя таково: генерал Джордж Брук. Дейзи он родней не приходится. Остерегайся куртизанок. Фицджеральд».
Что ж, теперь в написанную заранее записку можно было подставить три слова. Пауэрскорт уже слышал на лестнице шаги лорда Грешема. Он отдал записку покидающему номер Панноне.
— Лорд Грешем! Рад вас видеть!
— С добрым утром, лорд Пауэрскорт.
Выглядел Грешем нисколько не лучше вчерашнего. На подбородке так и остался неопрятный пучок щетины. Шейный платок весь перекручен. Сорочка та же, что вчера. Волосы нерасчесаны, глаза дикие.
— Они продолжают следить за мной, лорд Пауэрскорт. Теперь уже и при свете дня.
Взгляд Грешема прошелся по зеркалам, по распятию, по Мадонне с младенцем. И с выражением ужаса вернулся к зеркалам. Что он там видит, гадал Пауэрскорт, — змей, глаза, лица убитых венецианцев? Двух дожей, вдруг вспомнил он, прикончили некогда в паре шагов отсюда, за ближайшим углом.
— Присядем, я распорядился о кофе. Мы сможем обговорить наши планы.
В дверь постучали. Вошел Панноне — поднос с кофе и записка для Пауэрскорта.
— Для вас только что доставили вот это, лорд Пауэрскорт. Особым посыльным. Благодарю вас, мой лорд, — Панноне в пояс поклонился распятию и удалился.
— Нет, вы только подумайте, только подумайте, — говорил Пауэрскорт, пробегая глазами слова, которые сам же и написал три часа назад. — В город прибыл британский военный атташе при итальянском правительстве. Приехал вместе с послом на какую-то конференцию. Спрашивает, не присоединимся ли мы к нему за ленчем. Человек по имени Брук, генерал Джордж Брук. Вы его знаете, Грешем? Этого Брука?
Грешем побледнел, и побледнел сильно. Он взирал на зеркала, и вид у него был при этом такой, словно за ними-то генерал Брук и прячется.
— Я его знаю. Знаю, — очень тихо ответил он. — Брук был моим непосредственным командиром. В течение четырех лет.
Он умолк. Пауэрскорт вглядывался в серебряное распятие.
— Я не смогу встретиться с ним. Просто не смогу. Мне нужно идти.
Грешем обвел комнату взглядом — казалось, он подумывает, не выскочить ли ему прямиком в окно. Над кроватью медленно истекал кровью распятый Христос Тинторетто. Мадонна и Младенец мрачно смотрели в пол, Дева уже много столетий знала, что сыну ее суждено умереть на кресте.
— Лорд Пауэрскорт, прошу вас, помогите мне. Я должен уехать. Должен выбраться отсюда.
Пауэрскорт молча ждал.
— Вы согласитесь отвезти в Англию письмо от меня? Не думаю, что я когда-либо вернусь туда.
— Я буду только рад доставить его. Конечно, Грешем, дорогой мой. Присядьте, напишите ваше письмо. На столе довольно бумаги и прочих принадлежностей. Мне нужно ненадолго уйти, уладить все с этим ленчем. Генералу Бруку придется подыскать других гостей для своего увеселения.
Внизу, в вестибюле, толклась очередная партия американцев, только-только прибывших из Вены. Панноне расторопно руководил их приемом: распределял багаж, выкликал носильщиков — добро пожаловать, заокеанские гости, и примите наилучшие наши пожелания. Пауэрскорту бросился в глаза гостиничный кот, мирно спавший на стойке портье, обвив своим телом горшок с каким-то растением. Снаружи все шел дождь, струйки воды криво стекали по оконным стеклам отеля.
Интересно, додумались ли уже и они до этого? — спросил сам себя Пауэрскорт. — Отец Гилби, монсиньоры, кардиналы. Исповедь в письменном виде. Не нужно ничего говорить в темных исповедальнях — просто оставляешь записку, просовываешь ее сквозь решетку. А попозже являешься за ответом.
У венецианцев, вспомнил Пауэрскорт, вглядываясь в портрет зловещего обличия дожа, висевший над головой Панноне, система была несколько иная. Они веровали не в исповеди, а в доносы, почтовые, так сказать, доносы, опускавшиеся сквозь пасть льва, bocca di leone, в почтовые ящички. Ящики опорожнялись каждую ночь. И во Дворце дожей их было несколько. Обличали врагов, или друзей, или мужа, или ближайшего соседа. Только и нужно было, что написать письмецо и забросить его в львиную пасть. Или в логово льва. Все остальное делала тайная полиция.
Пятнадцать минут, думал Пауэрскорт. Он уже наверняка дописал письмо. Когда Пауэрскорт начал на цыпочках подниматься к своему номеру, Панноне ободряюще похлопал его по плечу.
Номер был пуст. Грешем исчез.
— Панноне! Панноне!
Никто еще и никогда не призывал к себе маленького человечка криком столь отчаянным.
— Он ушел! Птичка упорхнула! Грешем сбежал!
— Не волнуйтесь, лорд Пауэрскорт. За ним же следят официанты. Очень скоро мы будем знать, куда он направился. Однако взгляните, он оставил вам письмо.
На конверте значилось: лорду Фрэнсису Пауэрскорту, отель «Даниэли». Пауэрскорт вскрыл его ножом для разрезания бумаги.
Дорогой лорд Пауэрскорт.
Я хотел бы, чтобы Вы, по возвращении в Англию, написали моей матери. Сообщите ей, пожалуйста, что у меня все хорошо и что я скоро напишу ей. Мне следовало сделать это пораньше. Думаю, она тревожится, когда меня нет рядом.
Я уезжаю во Флоренцию. В Венеции я больше оставаться не могу. Мне кажется, что я схожу здесь с ума. Зеркала не оставляют меня в покое ни на минуту. Потом отправлюсь в Перуджу. Быть может, дорогой заеду еще в Ареццо, а оттуда в Рим. В Риме — или по пути в Рим — я исповедуюсь.
После этого мне придется нарушить некоторые из заповедей. Я думаю застрелиться. Католическая церковь не допускает самоубийства. Однако она и не узнает о нем, пока не будет слишком поздно. Я собираюсь соединиться на той стороне с Луизой, с моей Луизой. Надеюсь, меня допустят к ней.
— Он вернулся в «Пеллегрини», лорд Грешем, — Панноне быстро просматривал самые свежие донесения. — Укладывает вещи. Возможно, направится на железнодорожный вокзал. Там у нас официантов хватает.
И последнее, лорд Пауэрскорт. Уверен, Вы уже все знаете. Это я убил принца Эдди. Вам известно, почему. Я перебрался по крыше в его комнату. Думаю, Ланкастер слышал, как я топтал каблуком фотографию принцессы Мэй. Он мог также увидеть, как я выбираюсь из окна, не знаю.
Я не сожалею о содеянном. Но знаю, что должен принять наказание после того, как исповедаюсь в моих грехах.
Жаль, что Вы не знали Луизы. Она была такая красивая. И я желаю Вам встречи с Вашей покоящейся на дне морском Каролиной. Моя Луиза. Какая же она была красивая, моя Луиза…
Время вышло. Прощайте, лорд Пауэрскорт. Прощайте.
Грешем.
Пауэрскорт еще раз перечитал письмо, руки его немного тряслись. Он сложил последнюю волю, завещание Грешема, и спрятал его в карман. Ради него он и приехал в Венецию. Ради него четыре дня строил интриги и планы, расставлял официантов по улицам города, перевешивал картины, условился, что ранним утром гондола якобы примчит по лагуне им же состряпанную подложную записку. Ему следовало бы ликовать, ощущать довольство собой. Однако никаких «аллилуйя» в душе его не звучало, ее наполняла лишь великая грусть и мысли о новой смерти, об англичанине, которого вскоре найдут мертвым где-то в Италии, о еще одной преждевременной кончине.
— Лорд Пауэрскорт? Думаю, вы нашли, что хотели найти. Однако находка вас опечалила. Так что же,
