— А ведь это очень похоже и на наш национальный гимн, — заметил Пауэрскорт. — Бог, вера, смерть врагам — все, как полагается.
Де Шассирон смотрел в бинокль на процессию, которая шла за священником. Множество детей. Самых маленьких несли на руках, тех, кто постарше, отцы сажали на плечи, чтобы им лучше было видно. В хвосте толпы, оскальзываясь на льду, шли старики. И у всех у них вид был значительный и целеустремленный, будто они совершают важное дело, идут нога в ногу с судьбой. А Михаил снова тронул его за руку, указывая на другой берег реки. Там показалась еще одна колонна. Двигаясь с Петроградской стороны, она приближалась к Троицкому мосту, который вел прямиком к Дворцовой. А дальше на восток, обойдя Финляндский вокзал, подходила к реке третья колонна, с Выборгской стороны. Интересно, поймал себя на мысли Пауэрскорт, сколько народу прибавится после этого в казематах Петропавловской крепости? Куранты неподалеку прозвонили час дня — таким образом, до сбора на Дворцовой осталось всего шестьдесят коротких минут. Внизу несколько студентов, все с головы до пят в черном, взобравшись на самодельные трибуны, зачитывали демонстрантам из прокламации.
— Послушайте, Пауэрскорт, — воскликнул Михаил. — А ведь они не тратят зря слов, те, кто сочинил эту листовку! Ни экивоков, ни сентиментальностей! Они требуют права голоса! Голоса! Только представьте! Конечно, были такие, кто требовал этого и раньше, но их было никак не десятки тысяч, и они не шли походом на Зимний дворец! — И он снова стал переводить: — «Необходимо, чтобы сам народ помогал и управлял собой. Ведь ему только известны истинные его нужды. Не отталкивай же его помощи, прими ее, повели немедленно, сейчас призвать представителей земли русской от всех классов, от всех сословий, представителей и от рабочих. Пусть тут будет и капиталист, и рабочий, и чиновник, и священник, и доктор, и учитель, пусть все, кто бы они ни были, изберут своих представителей. Пусть каждый будет равен и свободен в праве избрания, и для этого повели, чтобы выборы в Учредительное собрание происходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов». — Михаил, покачивая головой, смотрел на Пауэрскорта. — Свобода собраний, право голоса для всех, не только для богатых. Я думаю, Зимний дворец рухнет от одного вида этой петиции!
Все и сразу! В самом деле, подумал Пауэрскорт, эти русские радикалы требуют более широких прав, чем имеется в его собственной стране, которая, как ни верти, колыбель и оплот демократии!
— А знаете ли вы что-нибудь об этом священнике, который у них там во главе? — спросил Пауэрскорт.
Де Шассирон многозначительно хмыкнул:
— О, я провел не один час, пытаясь побольше разузнать об этой личности, Пауэрскорт. И простите меня, Михаил, если в моих словах проскальзывает критика в адрес ваших сограждан. К вам это никак не относится. — Он поглядел вниз, свесясь над балюстрадой, и несколько кусочков штукатурки посыпались с парапета. — В народе этого человека называют поп Гапон. — Де Шассирон помолчал. — Вот давайте представим себе, что вы служите в тайной полиции, ладно, Пауэрскорт? Что ни говори, а временами само существование императорского семейства зависит только от этой организации. В любом случае вы там служите и имеете возможность наблюдать, как возникают в больших городах все эти новые фабрики с их антисанитарией, потогонной системой и жалким уровнем оплаты труда. Зарубежный опыт подсказывает вам, что в определенный момент времени русские рабочие непременно объединятся в рабочие организации, то бишь тред-юнионы, подобно тому, как это сделали рабочие в Англии, Германии и так далее. Прекрасно, говорите вы, и у вас возникает гениальная идея. Не будет ли лучше и умней, подумал некий высокий чин в тайной полиции — Зубатов его фамилия, — если мы станем контролировать эти тред-юнионы, а не радикалов, революционеров и прочих нежелательных леваков? Давайте создадим процарские тред-юнионы, но так, чтобы ни один член такого тред-юниона об этом не догадывался! И вот множество тайных агентов было внедрено в рабочие союзы по всей России, и они стали направлять рабочее движение в ту сторону, в какую подсказывало им правительство. Отец Георгий Гапон — как раз из числа таких агентов. Если позволено будет провести аналогию, это примерно так же, как если бы французский король платил по ведомости не только Дантону, но также Сен-Жюсту и Робеспьеру. И вот правительство дает таким гапонам деньги на создание союзов. Однако через некоторое время гапоны эти перекрещиваются и переходят в оппозицию! У меня есть основания полагать, что наш отец Георгий вчера встречался с представителями власти, но я уверен, что сегодня он всем сердцем с демонстрантами. Говорят, именно он — один из авторов прокламации.
Внизу произошла смена студентов-чтецов. Глубокий бас принял эстафету, и над толпой разнеслось:
— Мы требуем, во-первых, немедленного освобождения и возвращения всех пострадавших за политические и религиозные убеждения, за стачки и крестьянские беспорядки.
— Это значит, опустошить казематы Петропавловки, — покачал головой Шапоров, — и вернуть тех, кто выслан в Сибирь!
— Во-вторых, немедленного объявления свободы и неприкосновенности личности, свободы слова, печати, собраний, свободы вероисповедания. В-третьих, общего и обязательного народного образования за государственный счет. В-четвертых, ответственности министров перед народом и гарантии законности правления. В-пятых, равенства перед законом всех без исключения. В-шестых, отделения церкви от государства…
Да ведь в эти несколько написанных по-русски страниц, размышлял Пауэрскорт, воплотился многовековой опыт европейского вольнодумства, вся история реформистских движений, радикальных партий и революций! И сейчас он, этот опыт, сконцентрированный в мощных звуках густого студенческого баса, разносится по морозному январскому воздуху над русской столицей. Пауэрскорту вспомнился покойный Родерик Мартин. Возможно ли, чтобы его смерть была как-то связана с событиями сегодняшнего дня или их подоплекой? А вдруг разгадка его смерти — на заполненных людьми улицах, где-нибудь на пол-пути между демонстрантами и военными? В той колонне, что подходила к мосту, пели церковный гимн:
Боюсь, сегодня участникам марша потребуется вся помощь, и земная, и небесная, подумал Пауэрскорт, когда Михаил перевел ему, о чем они молили Бога. Детективу было тревожно. Демонстранты явно не собирались развернуться и разойтись по домам. Неужели власти допустят, чтобы эта армия страждущих заполнила Дворцовую площадь? Нет, как-то не верится.
В этот момент пение заглушили шум и крики. Отец Гапон принялся заводить толпу, пользуясь той тактикой, к которой всегда прибегал при публичных выступлениях.
— Братья! Посмеют ли полиция и солдаты, — надрывался он, — не дать нам пройти?
— Нет! Не посмеют! — ответствовала толпа.
— Братья! Не лучше ли нам умереть за наше дело, чем жить так, как мы жили раньше? — орал Гапон. — Клянетесь ли вы умереть?
— Клянемся! — кричала толпа, дружно крестясь.
Колонна была уже совсем близко. В окуляры бинокля были отчетливо видны отдельные лица, нечесаные бороды, сальные, причесанные на пробор волосы, простая одежда и даже мозолистые руки. Дети, которые сидели на отцовских плечах, вертелись и вели себя как ни в чем не бывало. Ребята постарше
