Я буду жечь их взглядом, и они сгорят в огне. Это видение часто посещало меня в темноте: яркое пламя, голубое и горячее, стена огня, а за ней — мир и спокойствие. Когда по коже у меня начинали ползать мурашки, мысли о пламени успокаивали меня. Когда мою голову заполняли собственные вопли, пламя указывало мне путь, как обрести спокойствие. Ненависть заставит меня идти дальше. Ненависть даст мне силы лгать и говорить правду, бороться или отступать, делать все, что потребуется. Я пытался поверить в это. Ненависть освободит меня, а потом у меня еще будет время для любви. «Это продлится недолго, — произнес я вслух. — Недолго». Но потом и ненависть подвела меня.
Я умер.
Я уплывал куда-то.
В небытие.
Я погибал… когда вдруг дом начал строиться сам по себе.
Я видел заливной луг рядом с прудом и видел, как фундамент начинает подниматься над колышущейся на ветру травой. Не было ни лопат, ни экскаватора, и все же он вырастал из земли: появился глубокий, прохладный подвал с прочными стенами из колотого камня. Какой дом я мог бы построить в этом месте и на этом фундаменте? Я сразу представил себе его: два этажа с верандой, окружавшей дом с трех сторон, и мансардой с окнами в форме полумесяца. Дом был с высокими окнами, на веранде — почти до пола, и обит белыми досками. В гостиной — камин, и еще — большая кухня с широким деревянным столом. Но в доме никого не было. Дом еще не построен. Мне придется много работать, чтобы все это стало реальностью. Я должен сам забить гвоздь в каждую балку, положить каждую половицу и кровельную дранку. Только так я смогу закончить дом. А потом мы посмотрим… мы посмотрим, кто будет там жить.
Глава 22
— Вы провели с нами семь недель. — Мужчина за стальным столом взглянул на лежавшие перед ним документы, потом посмотрел на меня с видом санитара, разглядывающего очередное насекомое. Плоское лицо, старомодная прическа и очки в толстой черной оправе. На форме никаких знаков отличия, безымянный палец правой руки украшала белая полоса. Возможно, это след от кольца Морской академии. Но он, вероятно, не хотел, чтобы я догадался об этом.
— Да, — ответил я. — Да, конечно.
— Точно. — Он перевернул страницу. — Семь недель и один день.
— Я плохо ориентируюсь, — сказал я.
— Да.
— И…
— Что?
— Почему я здесь?
— У меня нет полномочий отвечать на подобные вопросы, — пояснил он.
— Конечно.
— Судя по медицинским отчетам, вы в прекрасной форме.
Я кивнул.
— У вас есть какие-нибудь жалобы на здоровье? — поинтересовался он.
Я покачал головой.
— Почему я здесь?
— Я же говорю, это вне моей компетенции.
— Почему меня… — я говорил очень медленно, так как давно уже ни с кем не разговаривал, — почему меня не допросили?
На лице мужчины появилось бесстрастное выражение, которое свойственно ребятам, прошедшим проверку на благонадежность. Он не хмурился и не улыбался, но и нельзя было сказать, что у него был совсем уж отсутствующий вид. Он вел себя так, словно и не слышал моего вопроса. Мне показалось, что от него пахнет мылом. Я припомнил, что так пахнут маленькие кусочки мыла, которые выдают в дешевых отелях.
— Я… я — гражданин Америки, — напомнил я.
— Да, мы это уже слышали много раз.
— Вы знаете.
— Я?
— Вы знаете, меня зовут Курт Куртовик, я армейский рейнджер США. Панама. Война в Заливе. Это должно быть у вас в досье!
Опять этот взгляд.
— А что насчет корабля? — спросил я.
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Что насчет этого проклятого корабля?
— Я только могу сказать, что мы задержали вас для вашей же безопасности.
— Понятно. Я… могу увидеть кого-нибудь еще? — Я старался выговаривать предложения целиком.
— Нет.
— Гриффина?
— Кого?
— Кого-нибудь.
— Я вас не понимаю. Вы требуете адвоката?
— Да.
— Это невозможно. Вы не под арестом.
Судя по всему, говорить было не о чем.
— Что… что теперь будет?
— Через несколько минут вас увезут.
— Назад в Штаты?
— Давайте не будем играть в вопросы.
Я откинулся на спинку стула, посмотрел на свои наручники и оковы, на свой комбинезон с застежкой- липучкой сбоку, чтобы удобнее было надевать и снимать цепь, и на бумажные тапочки.
— У меня… у меня будет время собраться?
Мужчина не улыбнулся.
— Вы умеете держать себя в руках, — признал он.
— Да, — согласился я. — Мне… нужно… сделать… одно… дело.
— Что именно?
— Страна… возлагает… на меня… кхм… особые надежды как на рейнджера… и я должен… быть… быстрее… сильнее, — говорил я, повторяя клятву рейнджеров, которая была моей верой до того момента, как я обратился к Богу. Я вспомнил ее, пока сидел в этой дыре.
— Ладно, — сказал он, закрывая папку.
Я посмотрел на него, и на секунду его плоское лицо охватило пламя.
— Конечно, — улыбнулся я.
Оранжевый комбинезон, защитные очки, наушники и цепи. Теперь к ним добавились рукавицы и маленький колпак. Раньше меня лишали возможности видеть и слышать. Теперь меня лишили возможности осязать. Но чем больше впечатлений у меня отнимали, тем сильнее я впитывал еще доступные мне ощущения. Я шел, едва переставляя ноги в кандалах, и ни о чем не думал, как вдруг волна чувств обрушилась на меня. Наушники не блокировали все звуки, а лишь приглушали их, и вдруг на меня обрушился поток звуков, да таких громких, что я воспринял их всем телом. Я ощутил низкий рокот двигателей вертолета. Я почувствовал жар солнца, жгущего через одежду, влажный, тяжелый воздух наполнил мои легкие. И еще запахи… горючего и жженой резины, пота и моря окружали меня. Долгими неделями,
