чего у тебя не было с другими женщинами?» Им снова неизвестно почему завладело чувство испуга и беспокойства. Хотелось встать, обойти все закоулки на яхте, но он боялся разбудить Альфу. (Даже во сне эта женщина убегала от простора постели, даже во сне она искала пристанища в его объятиях.) «Так что, будучи дисциплинированным человеком, ты, капитан, сдержишь данное слово!» – сказал он себе.
Вот ведь как – назвал себя капитаном, а казалось, услышал это слово из ее сладких мягких губ. До сих пор никто не называл его так. Он оставался для всех «профессором», несмотря на то, что уже много лет был капитаном, собственником большой яхты, и даже по документам имел право на это звание. Эх, профессор- профессор, пожалуй, любовь тоже выбирает пищу, нужную только ей. Сказали тебе покорно «капитан», ты и растаял…
Женщина, которую он по легкомысленности, флиртуя, объявил альфой чего-то там, наконец убрала голову с его плеча. Холод, внезапно пронзивший грудь, был приятен, так как под одеялом установилась тропическая жара. Он приподнял его ногой, чтобы впустить вовнутрь немного прохлады, поскольку не решался пока встать, как вдруг что-то тихонько засвистело. Он не сразу понял, что это такое, пока не услышал свист в третий раз. Альфа посапывала носом, как сверчок в летнюю ночь. «Слизистая пересохла», – отметил он, невольно ища женщине оправдание, однако отделаться от неприятного чувства не удалось. Профессор просунул руку под обжигающе-горячую спину женщины, легко приподнял ее. Покорная ему и во сне, Альфа отвернулась к стене. Сверчок умолк. Он выждал, пока ее сон снова станет глубоким, и осторожно поднялся.
В каюте стояла темень, поскольку иллюминаторы были закрыты. (Этой ночью луна с прежней неослабевающей яростью проливала над морем свой неоновый свет.) Долго он искал на ощупь термос, нашел и стал пить прямо из него, стараясь глотать негромко. Потом долго не мог отыскать углубление, в котором стоял термос, чтобы не сваливался во время штормов.
Походная койка приняла его в свои объятия с
таким блаженством, что он забыл о своем намерении проследить за движением яхты. А когда уже засыпал, ему показалось, что судно как бы все задрожало, словно под ним промчалась какая-то необычайно длинная волна, а вообще-то яхта плыла без парусов, отдавшись воле течения. «Прямо как цунами», – сказал он себе, хоть и знал, что в море, где находился сейчас он, цунами никогда не бывало. Он только по книгам знал что эти чудовищные волны, способные разрушить целые побережья, проносились незамеченными даже под самыми маленькими суденышками. Однако, рассуждая о цунами, он имел в виду и настигшую его любовь. И еще он сказал себе, отчаливая в море сна: «Нет-нет, жена, которая вот так посвистывает носом?!.»
9
В ее крике «где ты?» не содержалось невротических ноток ужаса первой ночи. Сквозившее в тоне беспокойство можно было понять по-разному. Профессор не видел ее со своей походной койки, поэтому привстал и отдернул с иллюминатора занавеску. Запотевшее стекло засветилось зеркальной мутью. Светало.
– Я здесь! Спи, спи! – отозвался он.
Она сидела неестественно прямая, и он разглядел в желтоватом свете, сочившимся через иллюминатор, напряженный контур ее удивительно молодой груди. Профессор встал, набрал в чашку воды, и, сев рядом с женщиной, поднес чашку к ее губам.
– Тонем, что ли? – спросила она. – Пей! – произнес он с многотерпением человека, ухаживающего за тяжелобольным, и прижал край чашки к ее губам.
Она отпила несколько глотков, сладко причмокнула.
– У меня было такое чувство, что мы тонем.
– А может, летим? – спросил он, ставя чашку рядом с термосом. Затем поднял с пола ее ночную сорочку и обернул вокруг ее шеи.
– Ты почему сбежал? Иди ко мне, – обратилась к нему она и, надев рубашку, вытянулась у самой стенки, чтобы освободить ему место. И едва он лег, впилась в него взглядом, спрашивая: – Ты ничего не чувствуешь?
– Чувствую. Тебя.
– Нет-нет, с нами что-то происходит! Я это давно чувствую. Мы движемся?
– Совсем медленно, по течению.
– Куда?
– Не знаю. Здесь полно всяких течений. Разве не все равно, куда?
– Тебе хорошо со мной? – спросила она так, словно его ответ должен был рассеять все ее тревоги.
И он не был неискрен, когда ответил: «Очень». Ладонь профессора скользнула по груди женщины и остановилась в низу живота, который был таким соблазнительным.
– А мне по-прежнему страшно, – предупредила его она. – Ты что, действительно ничего не чувствуешь?
Чтобы успокоить ее, он сделал вид, что прислушивается. В душную каюту не проникало даже дыхание моря, которое в этих широтах не имело обыкновения засыпать. У профессора вдруг похолодело под ложечкой, словно он несся в скоростном лифте.
– Послушай, ты со своими нервами и мертвого достанешь!
– Что-то происходит, да? – испуганно обрадовалась она неизвестно чему.
– Все нормально, милая! Давай поспим еще немножко.
– Я страшно чувствительная, просто настоящий медиум.
– Знаешь, что я делаю с такими медиумами? – не без определенной доли усилия над собой, в шутку пригрозил он, поскольку ему был чужд цинизм.
– Прошу тебя, пойди посмотри, что с яхтой!
