— Но я не...
— Пойди поищи отставших овец, Увалень.
Он хотел сказать что-то еще, но я поднял с земли камень и стал подбрасывать на ладони. Увалень смущенно посмотрел на меня и неуклюже потопал прочь. Ну представьте себе, терпеть такого вот, как Увалень...
На поле остались только я, Челка и стадо. Прекрасно было вместе с ней бегать по холмам среди дурманящих цветов. Если в траве были ядовитые змеи, то они никогда не кусались. И я, ах, играл на мачете.
Что-то убило ее.
Она спряталась среди плакучих ив, склонивших к земле ветви. Я искал ее, звал и смеялся. Вдруг она закричала — это был первый звук, который я услышал от нее (не смех). Заблеяли овцы.
Я нашел Челку под деревом, она лежала, уткнувшись лицом в землю.
Мирную тишину луга нарушало лишь блеянье коз. Я молчал, потрясенный.
Я поднял ее и понес в деревню. Мне не забыть лица Ла Страшной, когда я вышел на деревенскую площадь с гибким телом на руках.
— Чудик, что в мире... Как она... О, нет! Чудик, нет!
Увалень и Маленький Джон снова стали пасти стадо. Я начал ходить к пещере, где бежал родничок: грелся на камне, точил мачете, грыз ногти, спал и размышлял. С этого мы как раз начали.
Пришел Увалень, чтобы поговорить со мной.
— Эй, Чудик, помоги нам с овцами. Возвратились львы, и нам нужна твоя помощь. — Он присел на корточки, но все равно продолжал возвышаться надо мной. И покачал головой. — Бедный Чудик, — он погладил меня по голове. Ты нам нужен. А мы нужны тебе. Поможешь нам найти двух пропавших ягнят?
— Уходи.
— Бедный Чудик.
Но он ушел. Потом пришел Маленький Джон. Он топтался за кустом, придумывая, что сказать, и выглядел очень взволнованным. Но так и не подошел.
Приходил и Ло Ястреб.
— Пойдем на охоту, Ло Чудик. В миле отсюда видели быка. Говорят, рога у этого буйвола длиной в твою руку.
— Я сегодня чувствую себя неработоспособным, — ответил я. Я не хотел идти вместе с ним. Сгорбившись, Ло Ястреб попятился. Я не мог, просто был не в состоянии хотя бы выглядеть вежливым.
Когда пришла Ла Страшная, все вышло по-другому. Как я уже говорил, она обладала большим умом и ученостью. Она пришла с книгой и уселась с другой стороны камня, на котором я сидел, и не обращала на меня внимание целый час, пока я не рассердился.
— Что вы здесь делаете? — не выдержал я.
— Вероятно то же, что и ты.
— Что же?
Она выглядела серьезной. Я отвернулся к своему мачете.
— Что же ты не договорил со мной?
— Мне нужно наточить мачете.
— А я оттачиваю свой ум, — сказала она. — Нужно точить и то и другое.
— А?
— Что за нечленораздельный способ задавать вопросы?
— А? — повторил я. — Да. Зачем?
— Надо уничтожить того, кто убил Челку, — она закрыла свою книгу. — Ты хочешь мне помочь?
Я наклонился вперед, скрестив ноги, и открыл рот: Ла Страшная плакала, покачиваясь. Я вскрикнул. Это больше всего удивило меня. Я прислонился лбом к камню и зарыдал.
— Ло Чудик, — сказала она, как Ло Ястреб, но совсем по-другому. Потом она погладила мои волосы, совсем как Увалень, только по-другому. Когда я чуть пришел в себя, то почувствовал, что она жалеет меня. Как Маленький Джон, но по-другому.
Я лежал на боку и всхлипывал. Ла Страшная гладила мои плечи и руки, разгоняя тоску, открываясь мне ласковой и доброй. И говорила:
— Позволь рассказать тебе миф, Чудик. Послушай. Мы долго думали, что этот миф разрушен. И неразумно разбрасывались проблемами. Ты помнишь легенду о Битлз? Ты помнишь, что один из них, битл по имени Ринго, покинул свою возлюбленную, хотя она и была с ним нежна. Он был единственным из битлов, кто не пел, так говорят самые ранние легенды. После ночи трудного дня он и остальные битлы были разлучены и разорваны на части вопящими девчонками. И все они, Ринго и его друзья вернулись. С великим роком и великим роллом.
Я положил голову на колени Ла Страшной. Она продолжила.
— Да, но этот миф — вариант более древней истории, которая не так хорошо известна. Сорокапяток и долгоиграющих дисков не осталось.
Сохранилось несколько рукописей, а молодежь утратила интерес к чтению. В этой старой истории Ринго зовется Орфеем. Орфей тоже был разлучен со своей возлюбленной, но в деталях истории не совпадают. Он потерял свою возлюбленную — по этой версии ее звали Эвридика — и она ушла в великий рок и великий ролл, куда последовал и он, чтобы разыскать ее и вернуть. Он шел и пел — по одной из версий он был великим певцом — вместо того, чтобы идти молча. Мифы всегда противоречат друг другу.
Я спросил:
— Как он мог пойти в великий рок и великий ролл? Это же сама смерть и сама жизнь.
— Он смог.
— Он вернул ее назад?
— Нет.
Я посмотрел на старое лицо Ла Страшной и снова опустил голову на ее колени.
— Тогда он солгал. На самом деле он не ходил туда. Он наверное ушел куда-то в лес, отсиделся там и придумал для оправдания эту историю.
— Возможно, — сказала Ла Страшная.
Я снова посмотрел вверх.
— Он хотел ее вернуть. Я знаю, он хотел ее вернуть. Но если он упустил случай обладать ею, то он не смог возвратить ее. Поэтому я думаю, что он солгал. О своем походе в великий рок и великий ролл.
— Вся жизнь — это ритм, — произнесла она, когда я сел. — Смерть разрушение ритма, синкопа перед возобновлением жизни, — она прикоснулась к моему мачете. — Сыграй что-нибудь. Найди музыку!
Я приложил рукоятку мачете ко рту, перекатился на спину и заиграл.
Музыка рождалась с помощью моего языка, вылизывающего мачете, и дыхания, врывающегося в нож. Звук появлялся где-то в моей груди, и сначала тихий, он становился все громче и громче. Я закрыл глаза, чувствуя и ощущая каждую ноту. Они вырывались из меня в ритме дыхания. Пальцы рук и ног все крепче сжимали мачете, вот-вот — и их сведет судорогой, сердце учащенно билось, готовое в танце выпрыгнуть из груди. Звуки молитвенного гимна затрепетали.
— Чудик, когда ты был мальчиком, ты обычно отбивал ритм ногой по камню, создавал танец, барабанил. Стучи, Чудик!
Я ускорил мелодию, подражая барабанному бою, и поднял звуки на октаву выше, насколько позволяла длина рукояти.
— Стучи, Чудик!
Я потряс ногой и стал стучать ею по камню.
— Стучи!
Я открыл глаза. Музыка смеялась.
Удар за ударом. Трель за трелью, и Ла Страшная тоже смеялась, склонившись надо мной. Пот, выступивший у меня на затылке, стекал по спине. Я отбивал ритм пятками и пальцами, устремив лезвие мачете к солнцу.
Пот выступил уже на ушах и струился по шее.
