осматривали летное поле, очищая его от бомб, которые были готовы взорваться в любой момент. Несмотря на успехи, достигнутые от ее применения в первые дни кампании в России, бомба SD2 оказалась бесполезной, поскольку высокоэффективная русская зенитная артиллерия вынудила самолеты непосредственной поддержки летать на больших высотах, на которых ее нельзя было использовать. Похожие проблемы возникли с подобной, но большей бомбой SD10, они были слишком сложны, чтобы устранить их в боевых условиях.
Целью было завоевание превосходства в воздухе над полем боя, чтобы обеспечить прикрытие быстро продвигающихся армий, особенно передовых бронетанковых частей, направлявшихся на Львов и Тарнополь,[98] но решительные атаки русских истребителей делали эту задачу не такой простой. В первый день кампании в России были проведены четыре больших рейда. В составе первой волны взлетели все пригодные самолеты, но семь машин из III группы, включая пять из 9-й эскадрильи, не вернулись. Вечером, после того как в 20.23 приземлился последний самолет, командир эскадры оберст-лейтенант Шульц-Хейн в своем штабе в замке Полянка, в Кросно, подвел неутешительный итог.
Шестнадцать человек из летного персонала (15 полных экипажей) погибли или пропали без вести; в одной только III группе из-за повреждений были непригодны к эксплуатации или разбились и были полностью разрушены 14 самолетов – потери 50 %. В других группах ситуация была немного более утешительная. Среди погибших был Старый скрипач, командир 5-й эскадрильи обер-лейтенант фон Венховский; каждый тосковал по этому очень популярному офицеру и его колоритному юмору. С лихорадочной поспешностью машины приводили в порядок, на скорую руку латали пулевые пробоины, устраняли следы аварийных посадок. Служащие из мастерских роты аэродромного обслуживания не знали отдыха. Раздетые до пояса, обливаясь потом, они старались отремонтировать подбитые машины, многие из которых находились в удручающем состоянии, к началу следующего дня.
Около полуночи экипажи, уставшие как собаки, рухнули в свои койки. Мысли тех, кто благополучно возвратился в конце дня, были простыми: «Что стало с теми, кто не вернулся? Будем надеяться на то, что они все еще живы. Что принесет завтрашний день? Как все это закончится? Что думают наши семьи дома? Что парни из пропаганды сделают из всего этого?» С такими мыслями они проваливались в глубокий сон, не обращая внимания на отдаленный грохот артиллерии и металлический звон молотков, доносившийся из района мастерских, где работа продолжалась до раннего утра.
В этот первый день русские потеряли 1811 самолетов, из них 322 были сбиты истребителями и зенитной артиллерией, и 1489 были уничтожены на земле «Штуками»[99] и бомбардировщиками.
День 23 июня выдался жарким, и необычно высокая температура делала жизнь для всех очень трудной. Вылеты следовали друг за другом без пауз. Команды оружейников не успевали загружать боеприпасы, потому каждый свободный должен был помогать заряжать ленты и магазины. Только высокий дух товарищества мог помочь вовремя подготовить машины для следующего вылета. Несмотря на большие потери, – настолько большие, что можно было рассчитать, когда эскадра достигнет своего предела, – никакой передышки не было. Старые, опытные экипажи, выполнившие много вылетов над Францией, Англией и Югославией, не возвращались. Многие в эскадре задавались вопросом, стоила ли игра свеч, спрашивали, имеет ли Верховное командование люфтваффе право продолжать использовать их современные двухмоторные самолеты для непосредственной поддержки войск на поле боя и мириться с такими значительными потерями опытных, хорошо подготовленных экипажей.
Технические роты испытывали нехватку необходимого оборудования. Мало того что имелся недостаток кранов и лебедок для подъема самолетов, совершивших аварийные посадки, и для замены двигателей, также не хватало и многих других инструментов и запчастей. К 30 июня в KG51 численность самолетов и экипажей сократилась до одной трети от штатной. Моральное состояние также пришло в упадок, хотя до этого времени персонал эскадры одерживал только победы. В тот же самый день было прекращено использование бомбы SD2 («дьявольской бомбы»). За несколько дней стремительного наступления наземные войска оставили Кросно далеко позади.
4 июля соединение начало передвижение вперед, чтобы оказать поддержку частям, сражавшимся в районе Тарнополя, Житомира, Киева и Белой Церкви. Штаб, I и II группы прибыли в Луцк, а III группа – во Владимирец.[100]
Русские танки, сосредоточенные около Бердичева, были атакованы с убедительным результатом. Удар танковых частей через Винницу на Умань приближался к успешному завершению. Экипажи, которые были в деле с самого начала и теперь оказались истощены физически и морально, были направлены домой для отдыха. Неясность судьбы пропавших без вести друзей и высокий процент потерь тяжелым грузом легли на их нервы.
12 июля KG51 разрушила мост через Днепр в Каневе и, надолго выведя его из строя, не позволила русским войскам под командованием Буденного[101] помешать стремительному немецкому наступлению.
В начале июля к всеобщей радости в эскадру вернулся первый из тех, кто совершил вынужденные посадки в тылу вражеских войск. Фельдфебель Шеурих излагает свою историю простым, лаконичным языком солдата, не без некоторых сдержанных комментариев относительно своего спасения:
Рапорт фельдфебеля Рудольфа Шеуриха (экипаж обер-лейтенанта Бречнейдера, самолет 9K+HS) об атаке аэродрома Тарнополь, вынужденной посадке и спасении.
Наша миссия состояла в том, чтобы атаковать аэродром Тарнополь. Приблизительно за десять минут до достижения назначенной цели мы заметили взлетно-посадочную полосу со стоящими на ней четырьмя или пятью бомбардировщиками „Martin“.[102] Мы атаковали их бомбами SD2 и уничтожили.
После сброса бомб мы были атакованы приблизительно четырьмя истребителями „Rata“.[103] Первые же их очереди попали в нас. Попадания, вероятно, были в руль высоты. Пилот крикнул: „Приготовиться к вынужденной посадке!“ Бортрадист сбросил фонарь. Затем пилот выровнял самолет для посадки „на живот“, которая прошла без помех, и мы выбрались наружу. Обер- фельдфебель Харенбург привел в действие механизм самоуничтожения, и машина взорвалась. Экипаж держался вместе и крадучись передвигался от одного кукурузного поля к другому.
Непосредственно перед закатом нас обнаружили русские солдаты и окружили наше убежище. Спасение казалось невозможным. Трое из нас подняли голову и попробовали сдаться.
Обер-лейтенант Бречнейдер затаился. Солдаты открыли огонь по нам троим; фельдфебель Обер был ранен в голову и рухнул. Мы с обер-фельдфебелем Харенбургом вскочили и через небольшой клочок земли, засаженный картофелем, бросились к кукурузному полю. Харенбург упал и крикнул мне: „Беги скорее!“ Я не мог выяснить, был ли он ранен или нет.
Теперь винтовочный огонь сконцентрировался на мне. Через 100 м я споткнулся, упал и мгновение лежал неподвижно. Меня снова обстреляли, но я дополз до берега и нырнул в небольшую речку, протекавшую на пути. Я пересек ее и укрылся на болоте. Когда все стихло, я с большим трудом смог выбраться из него.
Мне было очень трудно определить направление, поскольку я не имел ни компаса, ни часов, ни карты. Я пошел в сторону красного заката и внезапно оказался на артиллерийской позиции. Я тихо опустился на землю, отполз в кукурузное поле и оставался там до темноты. Затем я вскочил и побежал. Часовые не заметили меня.
У меня не было никакого продовольствия – я, должно быть, потерял свой аварийный паек во время бегства. Я не ел в течение двух дней, а на третий день съел немного цветков клевера. Я утолял жажду водой из луж, которую профильтровывал через носовой платок. У меня было такое ужасное расстройство желудка, что, казалось, взорвусь, но едва стало лучше, как у меня началась рвота. Затем я впал в лихорадочное состояние и у меня начался озноб. Я думал, что не смогу двигаться.
На пятый день я остановил в поле женщину и попросил у нее хлеба. Она дала мне небольшой ломоть. Укусив два или три раза, я должен был остановиться из-за жажды. Женщина протянула мне бутылку с водой, и я стал жадно ее пить. Немедленно я снова почувствовал тошноту. Женщина увидела, насколько я слаб, и дала мне немного молока. На сей раз я пил медленно, откусывая хлеб после каждого глотка.
