все же придется принести огромные жертвы, чтобы заключить мир на своих собственных условиях. Международное вмешательство в войну в Китае, наличие иностранных поселений в Шанхае и других городах, и американские и британские военные корабли, крейсирующие по Янцзы, заставляли их чувствовать себя неуютно. Потопление на Янцзы японскими самолетами американской канонерки поставило Японию на грань войны с Соединенными Штатами. Наступило затишье в сражениях, и оба противника, казалось, раздумывали, что делать дальше.
Подобная ситуация предполагала, что Германии стоило бы попытаться вновь выступить в качестве посредника. Я получил одобрение МИДа, и наш посол в Нанкине, Траутман, получил указание сделать соответствующий demarche китайскому правительству. Японское правительство, Gaimusho, так же, как и генеральный штаб, не высказали возражений, хотя были настроены откровенно скептически в отношении наших попыток начать переговоры с китайцами. По крайней мере Япония согласились избегать каких-либо действий, которые могли бы подлить масла в огонь.
Пока мы ожидали ответа от китайского правительства, шла неделя за неделей без каких-либо признаков духа примирения. Китайцы не делали секрета из своей тактики промедления. Трудно было определить, придерживались ли они этой политики, чтобы выиграть время для военных приготовлений, или просто в связи с внутренними разногласиями. Тем временем японцы становились все более и более нетерпеливыми. Генеральный штаб открыто выражал свое недовольство в отношении якобы активного участия германской военной миссии в 'войне перестрелок'. Они утверждали - и это было позднее подтверждено, - что члены миссии руководили боевыми действиями китайских дивизий в оборонительных районах вокруг Шанхая.
Один из них, генерал Стрессиус, даже зашел так далеко, что призвал к ответу одного из китайских военачальников за его расхлябанность и проявленную слабость в выполнении своих обязанностей.
Военные спекулянты также увидели свой шанс. Несколько германских фирм в Шанхае и герр Клейн из Берлина, о котором я уже упоминал, были заняты отправкой в Гонконг фрахтовиков, загруженных под завязку военным снаряжением. Нечего удивляться поэтому, что японские офицеры испытывали чувства досады и горечи в отношении деятельности своего партнера по Антикоминтерновскому пакту и что они прозвали боевые действия, ведущиеся в Китае, 'немецкой войной'.
В первых числах января 1938 года, через месяц после начала наших посреднических действий, мы наконец получили сообщение от Траутмана, что китайский ответ будет готов через несколько дней. Я уговорил Хироту прийти и навестить меня в спальне, поскольку снова слег с приступом жестокой астмы. У меня состоялась с ним долгая беседа, во время которой я настоятельно убеждал его сохранять спокойствие и подождать еще немного. Но было очевидно, что он не в состоянии дольше удерживать своих буйных.
И снова нам пришлось прождать много дней. Заседание Кабинета было назначено на 13 или 14 января. Скоро мы узнали, что обсуждалось на нем. Я получил известие, что японское правительство решило считать посредничество неудачным и отменить все ограничения на ведение боевых действий. По трагической иронии судьбы ответ китайского правительства, переданный послу Траутману, расшифровывался в канцелярии нашего посольства в то самое время, когда нам было вручено японское сообщение. Но оказалось, что ответ Чан Кайши никоим образом не продвигал решение вопроса, и суть его свелась не более чем к вежливому уведомлению о получении нашего предложения о посредничестве. В лучшем случае его можно было принять как выражение не совсем безоговорочной готовности к дальнейшему обсуждению проблемы. Из-за справедливого ли возмущения действиями агрессора, переоценки ли китайской силы, внутриполитической ли целесообразности или по каким-то другим причинам, но националистическое правительство Китая не сочло возможным вступить в официальные переговоры, а решило, что лучшая политика в данной ситуации продолжать сражаться.
В то время как моя политическая миссия в Токио закончилась неудачей пусть и почетной, - я смог добиться успеха в области культуры в качестве президента германского Общества восточно-азиатского искусства. Мои беседы с профессором Коммелем, генеральным директором Берлинского музея, всемирно известным специалистом по японскому искусству, так же, как и с профессором Рейдемейстером подвигли меня на реализацию давно лелеемого плана организовать выставку действительно первоклассного японского искусства в Берлине. Я был прекрасно осведомлен о практически непреодолимых трудностях, которые неизбежно влекло за собой столь рискованное предприятие.
Японцы, с их смесью гордости, застенчивости и обидчивости, всегда питают подозрения, что их искусство не будет достаточно оценено за границей. Много лет назад у них было несколько обескураживающих опытов в этом отношении в Лондоне или в Америке. И для них отправить свои культурные ценности за границу - больше, чем простой акт культурной пропаганды. Это знак искренней дружбы, обусловленный верой в то, что другие действительно поймут произведения искусства, столь близкие и дорогие их сердцу.
Подобные сентиментальные рассуждения дополнялись техническими трудностями. Кроме обычных опасностей транспортировки, рисунки и другие предметы искусства подвержены также неблагоприятным воздействиям климата.
Существовали, кроме того, и некоторые политические соображения, которые следовало принять в расчет. Высказанное за несколько лет до этого приглашение Великобритании организовать подобное шоу в Лондоне было отклонено японской стороной, и теперь японцы боялись, что британцы могут обидеться.
Медленно, но неуклонно знакомился я со всеми этими трудностями, которые были во многом обусловлены личными симпатиями и антипатиями - прогерманскими или англосаксонскими, имевших отношение к делу чиновников и коллекционеров. Мне потребовался почти год, чтобы преодолеть все препятствия, как явные, так и скрытые. Если бы не тот факт, что я способствовал заключению Антикоминтерновского пакта, и не чувство искренней дружбы к Германии и глубокого уважения к ее достижениям в области изучения восточно-азиатского искусства, мне бы никогда не удалось добиться успеха. Кроме того, у меня был мощный союзник в лице профессора Кеммеля, которого я пригласил в Токио. Поскольку он знал все и вся, связанное с японским искусством, никто не мог устоять перед его попытками уговорить коллекционеров расстаться на некоторое время со своими сокровищами. Так что, когда я покинул Токио, у меня было удовлетворение от того, что по крайней мере это предприятие я довел до успешного конца. Но, как мы увидим позднее, даже в этом случае в бочке меда оказалась ложка дегтя.
Между тем мой отъезд из Японии дальше нельзя было откладывать. Врачи советовали мне постараться избежать еще одной астматической зимы в Японии, и, соответственно, я попросил МИД освободить меня с моего поста в связи с ухудшением здоровья. Мне было заказано место на 'Gneisenau' на сентябрь. Но когда случился китайский 'инцидент', я почувствовал, что долг велит мне остаться. Мои астматические страдания всегда наступали пунктуально где-то в середине октября, и никакие предосторожности и контрмеры ничего не давали. Поэтому у меня не было альтернативы, кроме как оставить свой пост, и я решил уехать из Японии в воскресенье, 6 февраля, на борту знаменитого лайнера 'Empress of Canada'.
Сочувствие, высказанное мне японцами из всех слоев общества, когда они узнали о моей болезни, было по-настоящему трогательным. Дюжины упаковок более или менее полезных лекарств и советов пришли ко мне от доброжелательных людей со всей страны: от фермерских жен, ремесленников, чиновников в отставке. За несколько недель до этого японский офицер, без официального представления, постучал в мою дверь. Он оказался военным доктором, которого послал ко мне генеральный штаб. Они хотели удостовериться, что германский посол, которого все очень уважали, получает приличное лечение у 'некомпетентных' гражданских врачей.
Принц Канин, принц и принцесса Чичибу и многие другие знатные японцы приглашали нас с женой к себе, прося меня назначить дату по моему усмотрению. Я не смог принять ни одного из этих приглашений, не смог даже выразить свое уважение императору или нанести прощальные визиты своим коллегам. Все это легло на плечи моей жены - выполнять светские обязанности и паковать вещи. Я сумел лишь прийти на чайную вечеринку, на которую советник посольства и фрау Нобель пригласили всех немецких и японских сотрудников посольства. По этому случаю я получил несколько смутную информацию о том, что в прессе якобы было опубликовано сообщение из Берлина, в котором объявлялось, что вместе с двумя моими коллегами - герром Хасселем, послом в Риме, и герром фон Папеном, посланником (в ранге посла) в Вене,
