Первыми, с кем разговаривал Гитлер, были его адъютанты, которые обычно ждали в коридоре перед дверью с наиболее срочными вопросами или просьбами. Они обращали его внимание на самые важные вопросы дня, а он давал им указания относительно сегодняшних посетителей. Гитлер сам составлял список назначений, решал, с кем он встретится, а кому откажет или перенесет встречу. Он не устанавливал какого-либо специального периода посещений. Все зависело от его чувств, настроения и отношений; он никогда не объяснял своих решений по этим вопросам.
Затем следовал – регулярно, но не пунктуально – доклад шефа канцелярии в мирное время в Берлине, а во время войны обсуждение ситуации в штабе с Верховным главнокомандованием. Так как Гитлер обычно не переставая говорил на бесконечное количество тем, эти совещания длились часами. Следовательно, в течение многих лет время начала завтрака колебалось между тремя и четырьмя часами. В Берлине Гитлер обычно завтракал в своих апартаментах, в своем ближайшем окружении и иногда приглашал гостей; в ставках он обедал в казино с офицерами OKВ. Поскольку за столом Гитлер тоже подолгу говорил, эти незамысловатые завтраки затягивались до вечера, хотя на это хватило бы и получаса. Обычно Гитлер не вставал из-за стола добрых часа два. То же самое повторялось и за обедом, и его сотрапезникам это было очень неудобно, ведь их ждало много неотложных дел. В последние годы войны Гитлер перенес обычное вечернее обсуждение ситуации дня почти на ночь, и с каждым днем все позже и позже. В последние полгода войны Гитлер установил время начала обсуждения на час ночи. После обсуждения он не ложился спать, а вместо этого приглашал тесную группу, включая и секретарш, последовать за ним в гостиную к себе в гости. В специальном поезде эти небольшие сборища проводились в маленьком салоне, примыкавшем к купе Гитлера. В Берхтесгадене ночные посиделки у камина служили той же цели: защите от одиночества до тех пор, пока он не сможет заснуть. Я еще немало расскажу об этих встречах.
Гитлер непосредственно не отдавал письменных указаний тем властям, которым полагалось. Он импульсивно отдавал устные указания тем, кто оказывался рядом с ним, приказывая передать их лично или по телефону надлежащему лицу. Для выдачи таких указаний не было выделено никакого определенного времени; он отдавал их в любое время, по мере того как они приходили ему в голову или в ответ на разговоры. Естественно, такой метод руководства не вносил ясности ни во что. Офицеры, привыкшие получать письменные и подписанные приказы, сталкивались с трудностями, поскольку небрежные указания, отдаваемые Гитлером в ходе разговора, не признавались ими за приказы и поэтому не выполнялись.
Посетители Гитлера пользовались случаем, когда фюрер бывал в хорошем настроении; они добивались от него обещаний, которые потом могли независимо передавать как «приказ фюрера». Многие подобные «приказы фюрера» были диаметрально противоположны другим «приказам фюрера». Результатом подобной практики стало столько жалоб и столько неприятностей, что Гитлер в конце концов приказал начальнику своей канцелярии составить специальные правила, касающиеся вопросов, требующих его личного решения. Отныне начальники департаментов должны были обращаться за его указаниями только после согласования вопроса с заинтересованными сторонами. Подобные «согласования» между двумя сторонами, чья юрисдикция охватывала одно и то же поле деятельности, обычно не представлялись возможными. Такое соломоново решение освобождало только лично Гитлера от излишних хлопот; в самой администрации оно лишь усиливало неразбериху.
Гитлер требовал, чтобы в течение всего дня, от полудня и далеко за полночь, ему доставляли последние новости, переданные по зарубежному радио, и самые свежие статьи из иностранной прессы. Эти новости передавались в письменном виде его личному помощнику, всегда находившемуся рядом с ним. Ночные новости должны были находиться у двери его спальни, на тот случай, если Гитлер проснется рано. Наверное, во всем мире никогда не было главы правительства, которого бы так быстро информировали об общественном мнении, как Гитлера.
Ему не нужны были сводки; он хотел получать оригинальные новости, слово в слово. Кроме того, ему сообщались мнения почти всех иностранных газет; редакционные статьи несколько раз в день передавались в Берлин по телефону или телетайпу, а из Берлина туда, где в данный момент находился Гитлер. Гитлер высоко ценил эти новости, потому что они давали ему возможность проверять доклады, поступающие от глав департаментов, особенно касающиеся иностранных дел и положения на фронте. Прекрасно зная его опасную склонность к односторонности и преувеличениям, я особенно тщательно подготавливал для передачи ему все доклады, точно указав источник и оценив их важность.
Гитлер не работал за письменным столом, хотя имел множество прекрасных кабинетов, обстановку которых планировал сам. Эти кабинеты были лишь декорацией. Гитлер не мог сосредоточиться, работая сидя и молча – ему надо было двигаться и говорить.
Почти каждый немец знаком с речами Гитлера. За долгие годы я слышал их сотни, и их характер прочно запечатлелся в моей памяти. У них свой стиль, своя особая форма и неизменное построение. В некотором смысле они являются воплощением натуры Гитлера. Все его речи были замышлены очень масштабно, но почти не касались актуальных проблем, зато изобиловали эмоциональными эффектами. Он никогда не начинал с существа дела, а стремительно излагал перед слушателями одни и те же философские идеи и исторические примеры, повторяя привычную социальную критику и используя знакомую воинственную гитлеровскую риторику. После такой первичной обработки аудитория была завоевана: она попадала под влияние его общих политических концепций. Такое обширное вступление занимало большую часть речи. Гитлеру приходилось «тратить время попусту», чтобы разогреться и начать по-настоящему. Распалив себя, он переходил к текущим политическим вопросам, всегда выбирая самые слабые места в аргументах своих политических противников. Он нападал на них со своей точки зрения, которой уже успевала проникнуться аудитория. Он так захватывал аудиторию сарказмом, горькой иронией, а нередко и личными нападками, всегда блестяще сформулированными, что на их фоне терялась необходимость в серьезной политической дискуссии и выяснении подлинных проблем. После этих ораторских фейерверков наступала кульминация. Все помнят его пророчества на фоне невероятного восхваления эффектного восхождения к власти и знаменательных триумфов, призывы к вере и торжественные клятвы. В конце речь поднималась до прославления народа, которое для каждого патриотично настроенного немца означало конец всем сомнениям, если, конечно, они у него были.
По крайней мере восемьдесят процентов речей Гитлера были импровизацией. Я неоднократно обращал внимание, как опасно – особенно для внешней политики, – когда ответственный государственный деятель публично выступает экспромтом, предварительно не проверив факты и заранее не продумав аргументы. Гитлер всегда пренебрегал этими предосторожностями; он помнил, как действовали на людей его импровизированные речи на массовых митингах. Реакция слушателей всегда вдохновляла Гитлера на еще более страстные обличения. Речи, которые Гитлер произносил без подготовленной бумажки, требовалось тщательно редактировать, прежде чем публиковать в немецкой прессе. Перед публикацией Гитлер всегда требовал показать ему вариант, подготовленный для печати, чтобы самому внести окончательную правку. Зачастую было нелегко убедить его опустить оскорбительную фразеологию. Подобные возражения выводили его из себя, и он настаивал на том, чтобы сохранить первоначальный текст. Любая критика его речей, которыми он чрезвычайно гордился, больно задевала его самолюбие.
Хотя Гитлер каждый день читал множество газет, его враждебность к прессе как институту была хорошо известна. Может быть, иногда он и делал уступки газетчикам, чтобы сохранить лицо, но в ближайшем окружении упорствовал в своей неприязни к журналистике как таковой. Одной из причин, которой он объяснял такое отношение, была та, что газетная критика в свое время оклеветала много гениев. По этой причине – в качестве справедливого возмездия, говорил он, – министру пропаганды было предписано издать указ, полностью запрещающий критику деятелей искусства в прессе. Критика должна была быть заменена нейтральным «обзором искусства». Вряд ли этот указ сослужил художникам хорошую службу. Гитлер даже не пытался скрывать второй мотив, который им двигал: во время борьбы за власть он подвергался яростным нападкам прессы, внушившим ему стойкую ненависть к газетным писакам. Я, как ни пытался, не мог убедить его пересмотреть это отношение, которое, безусловно, не поднимало престиж Германии на международной арене. Несколько раз я намекал ему, что удивительно ожидать от иностранной прессы одобрения его речей во всех деталях, если в этих самых речах он насмехается над людьми, называя их «еврейскими журнальями» (слово-гибрид, составленное из «журналист» и «каналья»). Но Гитлер отказывался слушать подобные аргументы.
Есть несколько важных публичных речей, подготовленных Гитлером в письменном виде и произнесенных по бумажке. Все они были продиктованы непосредственно стенографисткам и без посторонней помощи.
