Лембахплаце или, что бывало реже, в Доме немецкого искусства или в кабачке «Бавария». В ранние годы он часто обедал в маленькой подвальной столовой Коричневого дома, а позже в уютном казино в новом «доме фюрера». Традиционные партийные праздники он обязательно проводил в кафе «Хекк». По субботам и воскресеньям Гитлер обычно уезжал с семьей Гофман и их друзьями на Тегернзее. Там его ожидала теплая встреча с товарищами по партии, основавшими на берегу озера почти колонию. Они построили там деревянные домики в очаровательном верхнебаварском стиле. Заканчивался вечер обычно у Гофмана.
В такие насыщенные дни, как и во время путешествий, Гитлер не забывал и государственные дела. Совещания и аудиенции, которые он считал важными, включались в график и проводились или у него дома, или в роскошной обстановке «дома фюрера». Ему постоянно доставлялись важные сообщения и вопросы, и нередко он отвечал при присутствующих; он даже мог отдавать приказы за обеденным столом. Этот небрежный и в некотором роде поверхностный метод решения государственных вопросов, без обсуждения и согласования с кабинетом министров, говорит об особенностях диктатуры Гитлера.
Постоянная атмосфера нереальной, вынужденной, обманчивой общительности, созданная им вокруг себя, была искусной мерой предосторожности против серьезных, жестких, неудобных дискуссий. Она давала ему возможность принимать решения только по тем вопросам, которые ему нравились, и делать вид, что не знает вопросов, которые ему неудобны, и уходить от их решения. Он преувеличивал или преуменьшал, хвастался своими успехами, но менял тему или бросал обвинения в чей-нибудь адрес, если что-то было не так. В его стиле управления оригинально сочетались политическая серьезность и личная небрежность, авторитарная жесткость, артистическая расслабленность и безответственность. Окруженный огромным количеством отвлекающих моментов, но всегда глядящий внутрь себя, Гитлер часто принимал решения импульсивно, как важные, так и не очень.
Приведу один пример. Сидя однажды за столиком кабачка «Бавария», он вдруг приказал Борману прекратить выпуск «Франкфуртер цайтунг».
На увещевания присутствующих при этом специалистов в области прессы он не обратил никакого внимания. Причиной приказа явилась жалоба жены архитектора Трооста, обидевшейся на какую-то заметку в этой газете.
За этим же столиком в кабачке «Бавария» Гитлер познакомился с англичанкой Юнити Митфорд, дочерью лорда Ридсдейла, члена британской палаты лордов. Юнити Митфорд была ярой последовательницей лидера британских фашистов Освальда Мосли и страстной почитательницей Гитлера. Она часто обсуждала с Гитлером англо-германские отношения, с большой прозорливостью угадывая все его тайные планы. На протяжении многих лет Гитлер нередко приглашал ее сопровождать его в путешествиях. Она представила Гитлера своему отцу, лорду Ридсдейлу, и брату, когда те проезжали через Мюнхен. Ее старшая сестра, жена британского промышленника Гиннесса, развелась и позже вышла замуж за Освальда Мосли. Неофициальная свадьба Мосли была устроена в квартире Гитлера в Берлине, гостями были Гитлер и его ближайшие сподвижники. 3 сентября 1939 года, в день, когда Англия объявила войну Германии, Юнити Митфорд села на скамейку в Мюнхенском парке и пустила себе пулю в висок. Попытка самоубийства не удалась. После долгого, медленного лечения она вернулась к своей семье в Англию. Гитлер устроил ее переезд через дипломатов нейтральных стран.
В отношении Гитлера к искусству, пожалуй, меньше всего проявлялась двойственность его натуры. Культура и искусство, сияющим символом которых в Германии считался Мюнхен, были для Гитлера особенно важным фактором жизни нации. В 1934 году, посетив только что декорированный дом Гесса в долине Изара близ Мюнхена, он заметил, что не может сделать Гесса своим преемником на посту фюрера, потому что его жилище свидетельствует о полном отсутствии у хозяина понимания искусства и культуры. Вскоре после этого Гитлер назначил своим преемником Геринга, которого уважал за широкий взгляд на политическое значение искусства.
Стойкая неприязнь Гитлера к «упадку» пластических искусств была, безусловно, искренней. Это была реакция на излишества века. Но она также коренилась в крайне сомнительной концепции искусства.
Гитлер, конечно, обладал эстетическим чувством. Но он возвел собственный идеал красоты в догму, которой должны следовать все. Он хотел приказывать даже в той области, где имеют значение только личный вкус и индивидуальные чувства, и ограничиться только тем, чтобы направлять вкус народа. Если государство хочет открыть народным массам мир искусства, оно должно отбросить явные излишества. Но до тех пор, пока дело не касается политики, Гитлер, однако, как и во многих других областях, не выказывал ни малейшей умеренности. В своей нетерпимости он заходил слишком далеко, переходя грань, необходимую для достижения цели. Он, как старинные иконоборцы, громил иконы, выплескивая вместе с водой ребенка. Архитектура и скульптура пользовались его масштабной и щедрой поддержкой, и каждый беспристрастный наблюдатель должен признать, что он пробуждал в художниках творческие импульсы. Но с живописью у него ничего не получалось; как он ни старался, ему не удавалось возбудить творческие силы художников. Кроме нескольких отдельных работ, уровень живописи оставался низким. В среде близких друзей он покорно признавал этот факт, хотя ревниво скрывал свое мнение от посторонних ушей.
Гитлер сделал Великую выставку немецкого искусства в Мюнхене рекламой немецкой скульптуры и живописи. Часто она открывала немецкому художнику путь к широкому признанию. Гитлер лично был членом жюри, заявив, что в жюри ни в коем случае не должны включаться профессиональные художники, чтобы решающий голос не оставался за ними. Только массы, в той мере, в которой они интересуются искусством, а также покровители и покупатели искусства должны решать, чьи работы заслуживают чести быть выставленными. Гитлер считал себя представителем любителей искусства.
На практике отбор картин и скульптур происходил следующим образом: ежегодно Гитлер назначал Генриха Гофмана предварительным экспертом. Все представленные на суд жюри работы располагались в подвале музея, где Гофман производил предварительный отбор. Работы, по его мнению достойные внимания фюрера, поднимали в экспозиционные залы и предварительно располагали так, чтобы Гитлер мог составить впечатление о них. Мне всегда было очень неприятно наблюдать, как Гитлер, прогуливаясь часами по залам, высказывал свое личное мнение о картинах и скульптурах, тем самым решая судьбы художников. Иногда он производил осмотр всего за несколько дней до открытия, хотя обычно начинал заниматься этим за несколько недель. Он и в самом деле считал себя непререкаемым авторитетом в области искусства. То, что ему нравилось, должно было быть выставлено; то, что он отвергал, было второсортным, и, следовательно, художник тоже был второсортным. Работы, отвергнутые при предварительном осмотре Гофманом, вообще не считались искусством.
Постепенно такое состояние дел вызвало сильное неудовольствие среди художников. Узнав об этом, Гитлер вспыхнул от гнева. Он приказал не упоминать ни в прессе, ни по радио имена художников, отказавшихся впредь посылать на выставку свои работы.
В суждениях об искусстве Гитлер руководствовался не эстетическими принципами, а националистическими и расовыми чувствами. Национальный характер зрителя, конечно, является почвой, из которой произрастают его идеи и чувства, и поэтому всегда играет роль в его восприятии произведения искусства. Но Гитлер, как верховный судья искусства, был убежден, что весь культурный творческий потенциал Европы имеет общие скандинаво-германские корни, и прослеживал те же корни в классическом греческом и итальянском искусстве. Расовый фанатизм делал его слепым ко всем другим возможным стандартам. Я понял масштаб его эстетической слепоты, став свидетелем полного неприятия им современного итальянского искусства на выставке в Венеции, которую он посетил во время своей первой встречи с Муссолини. Выставка японского искусства, проходившая в Берлине несколько лет спустя, вызвала у него такое же непонимание. Непонимание можно простить. Но он зашел дальше, отрицая, что эти работы вообще можно называть произведениями искусства, только потому, что у него не возникло никаких личных ассоциаций с представленными экспонатами. Обычный гражданин, безусловно, имеет право на подобную точку зрения. Но человек, провозгласивший себя верховным авторитетом в мире искусства, не имеет права быть столь ограниченным.
Гитлер рассматривал искусство только с точки зрения зрителя, а не художника, и в этом качестве он по праву требовал, чтобы произведение искусства обладало красотой формы и чтобы изображенный предмет тоже обязательно был красив. Но он не учитывал того факта, что художник может создавать эту красоту только в соответствии с собственными внутренними ощущениями. Полное безразличие Гитлера ко всем человеческим аспектам жизни людей – это ключ к его тупости в области эстетики. Его политика была направлена на пробуждение в народе интереса к искусству. В соответствии с этим он требовал от
