слезящихся глаз по моим подкопченным щекам стекали светлые ручейки.
Американские послы протолкались в первый ряд.
— Силы небесные, Гейдж, — воскликнул Эллсуорт. — Что символизировало ваше дьявольское появление?
— Свободу, по-видимому, — полубессознательно буркнул я первое, что пришло в мою угоревшую голову.
— Он обладает бесшабашной храбростью, — заметил Ване Мюррей. — Пристрастие к столь рискованным трюкам может довести до беды.
Через минуту к ним присоединился Бонапарт.
— Я мог бы догадаться, — заявил он. — Очень рад, что вы далеки от политики, месье Гейдж, иначе своей дьявольской интуицией вы могли бы превзойти меня.
— Боюсь, что это невозможно, первый консул.
— Вы с самого начала планировали устроить такой замечательный трюк? — спросил он меня, переводя ироничный взгляд на остров.
— О нет, уверяю вас, это была чистая импровизация.
— Великолепно. — Он окинул взглядом ближайшее окружение. — Вы прекрасно смотрелись с высоко поднятым факелом. Нам всем надолго запомнится сегодняшний вечер. Дружественный союз Франции и Соединенных Штатов! Гейдж, ваши таланты очевидны. Видимо, я воспользуюсь вашими услугами для доставки моих посланий вашему президенту.
— В Америку?
Я огляделся, пытаясь выискать среди зрителей мужа Полины, поклонников египетского змея, мусульманских фанатиков или британских агентов. Вероятно, пора мне отправляться на родину.
На мои плечи легла чья-то тяжелая рука.
— А новые друзья постараются обеспечить вашу безопасность! — по-медвежьи облапив меня, сказал Магнус Бладхаммер и, улыбнувшись Наполеону, добавил: — Мы с Гейджем давно искали друг друга, и я тоже готов поехать с ним в Америку!
Глава 8
Магнус утащил меня из центра толпы, крепко обняв за плечи и обдавая парами алкогольного дыхания.
— Вам не нужно было связываться с той Бонапартовой шлюхой, — тихо увещевал меня норвежец. — Со мной вы будете в большей безопасности!
— Я даже не представлял, что тут крутятся соглядатаи ее муженька. Странно, что у него так сильны собственнические инстинкты. О боже, ведь учитывая ее репутацию…
— Глупец, люди Леклерка тут ни при чем. Тут не обошлось без датчан.
— При чем тут датчане? Почему вдруг их взволновало, кому я наставляю рога?
— Они либо церковники, либо еще хуже… Чертовски жаль, Гейдж, что вас видели со мной. Им известно, как важно ваше участие для нашего дела. Ваша жизнь в жуткой опасности.
— Кому известно? Какое дело? — возмутился я.
Ей-богу, разные фанатики слетаются ко мне, как пчелы на мед.
— Неужели они хотели спалить вас на том островке?
— Да. И если бы я не запасся новомодными шоколадками…
— Им хотелось припугнуть меня, чтобы я держался подальше от вас. И их предупреждение выглядело весьма внушительно! Вряд ли, конечно, они вознамерились напомнить нам о методах средневековой инквизиции. Но ваше сжигание послужило бы предостережением для всех нас. Не зря мне говорили о подлинности древней карты… Уверяю вас, Гейдж, ваша страна нуждается во мне так же сильно, как я нуждаюсь в ней.
— О какой карте речь?
— Интересно, много ли их прибыло сюда? И хорошо ли они вооружены?
— Честно говоря, они мне не представились. Да и вообще, у меня хватало других забот… — усмехнулся я.
— Кому здесь можно доверять? Преимущества явно на их стороне. У вас есть надежные союзники?
— Бладхаммер…
— Зовите меня Магнус.
— Магнус, не могли бы вы снять руку с моего плеча? Мы же едва знакомы.
Он с явной неохотой выполнил мою просьбу, и мне сразу стало легче дышать.
— Спасибо, вы крайне любезны. Итак. Я не знаю никаких датчан, революционеры выгнали из Франции всех церковников, и я понятия не имею ни о каких картах. Мы собрались здесь отпраздновать заключение франко-американского мирного договора, если вы помните, и я старался по возможности вести себя дружелюбно со всеми. Включая сестру Бонапарта Полину. Вероятно, меня схватили по ошибке. Они засунули мне в рот кляп, и я не смог объяснить им, кто я такой.
— Ваши новые враги не допускают никаких ошибок.
— Но я не успел завести новых врагов! — воскликнул я, настороженно оглядываясь. — Откуда у вас такая уверенность?
— К сожалению, теперь мои враги стали вашими, и они опасаются вашей славы и знаний. Вы ведь, по-моему, знаток электричества. А также исследователь тайн прошлого. Вам покровительствовал сам великий Франклин.
— Я всего-навсего служил у него секретарем.
Я начал осознавать, что хвастливые истории о моих подвигах, возможно, привлекли ко мне не только благосклонное внимание прекрасных дам, но и завистливые взгляды мерзавцев мужского пола. Пора вести себя более осторожно.
— Я бездельник, игрок и транжира, — честно признался я, — и едва ли могу вызвать серьезные опасения у кого бы то ни было.
— Гейдж, я отправляюсь в путешествие с важной миссией, и только один человек в этом мире обладает тем редкостным сочетанием талантов, которые способны помочь мне достичь успеха. И этот человек — вы, а все сказанное вами сегодня вечером лишь подтверждает мои слова. Нет-нет, не спорьте! Ведь даже сам Бонапарт уверовал в ваши таланты. Вас ведет судьба. Мои поиски важны не только для Норвегии, но и для вашей молодой страны. Вы же патриот, сэр?
— В общем, мне хотелось бы считать себя таковым. Упокой, Господи, душу Джорджа Вашингтона. Хотя мне и не довелось лично познакомиться с этим великим деятелем.
Он подался ко мне, его громкий шепот заглушил шум праздничной, подвыпившей толпы.
— Вы можете представить, что Колумб не первым открыл ваш континент?
— Там, кажется, жили индейцы…
— Знайте же, Итан Гейдж, что мои скандинавские предки достигли Северной Америки намного раньше итальянских и испанских конкистадоров. Настоящими первооткрывателями вашего континента были северные мореплаватели.
— Да неужели? Но даже если им действительно удалось найти эти земли, они их не застолбили. Поэтому их открытие не имеет никакого значения.
— Еще как имеет!
Магнус так взревел, что на нас стали оглядываться, и он, утащив меня в глубину аллеи под тенистый дуб, схватил за плечи.
— Скандинавы первыми добрались туда, нарисовали карту и спрятали там один древний артефакт, столь потрясающего могущества, что нашедший его будет управлять будущим мира! Поймите же, Итан Гейдж, что я говорю и о судьбе ваших родных Соединенных Штатов!
— А с чего это вас так волнует их судьба? — спросил я, с недоверием отнесшись к его пафосу.
