— Я не торговец. Мне нужно увидеть вашего господина, — ответил я по-французски.
— Так ты француз? — спросил он на том же языке.
— Американец.
Он проворчал:
— Его нет, — и начал закрывать дверь.
Я решил блефовать.
— Султан Бонапарт прислал меня с поручением.
Тюк хлопка помедлил. Этого было достаточно, чтобы я предположил, что Юсуф где-то в доме.
— У генерала есть дело к женщине, которая гостит здесь у вас, к даме по имени Астиза.
— Генералу нужна рабыня?
В его тоне прозвучало недоверие.
— Она не рабыня, она ученый. Султану нужна ее оценка. Если Юсуф уехал, то ты сам должен доставить эту женщину к генералу.
— Она тоже уехала.
Как же мне не хотелось верить этому ответу!
— Ты хочешь, чтобы к вам пришел отряд солдат? Султан Бонапарт не тот человек, которого можно заставлять ждать.
Он мотнул головой, отметая мое предположение.
— Уходи, американец. Она продана.
— Как продана?!
— Продана бедуинскому работорговцу.
Он собрался захлопнуть дверь перед моим носом, поэтому я просунул конец ковра в щель, чтобы помешать ему.
— Вы не имели права продавать ее, она моя рабыня!
Он схватил конец ковра лапищей размером со сковородку.
— Убери свой ковер из двери, иначе навсегда расстанешься с ним, — предупредил он. — У тебя нет больше никаких дел с нами.
Развернув коверный рулон, я нацелил его в живот верзилы и, незаметно выдвинув винтовку с другого конца, приготовился к атаке. Щелчок взведенного курка был отлично слышен, и это поубавило его надменности.
— Я хочу знать, кто купил ее.
Мы пристально следили друг за другом, оценивая шансы на победу. Наконец он проворчал:
— Подожди здесь.
Слуга удалился, а я остался у входа, казня себя за глупость и непредусмотрительность. Как посмел этот египтянин продать Астизу?
— Юсуф, негодяй, выходи!
Мой крик эхом разнесся по дому. Я ждал довольно долго, уже подумывая, что они попросту забыли обо мне. Похоже, придется начать стрельбу.
Потом я услышал тяжелые шаги возвращающегося охранника. Он загородил собой дверной проем.
— Покупатель этой женщины оставил для тебя краткое сообщение. Он сказал, что ты знаешь, как получить ее обратно.
И дверь захлопнулась.
Значит, ее забрали Силано и бин Садр. И это также означало, что они не нашли медальон и не знают, что у меня его тоже нет.
Однако сохранят ли они ей жизнь в надежде, что я привезу желаемое? Она стала заложницей, захваченной в плен жертвой.
Выйдя из-под арки, я попытался осмыслить создавшееся положение. Где сейчас медальон? В этот момент мимо моего уха что-то пролетело и с тихим звуком шлепнулось в пыль. Я поднял голову. Где-то под самой крышей женская ручка закрывала маленькую дверцу витиевато украшенной оконной решетки. Я поднял упавшую вещицу.
Это был бумажный пакетик. Развернув его, я обнаружил принадлежавший Астизе золотой глаз Гора и записку, написанную на сей раз по-английски почерком Астизы. Душа моя воспарила.
«Южная стена, полночь. Принеси веревку».
Глава 18
Самые острые разногласия между захватнической французской армией и египтянами заключались в отношении к женщинам. Мусульмане полагали, что заносчивые французы порабощены грубыми европейскими женщинами, вульгарными внешне и непомерно требовательными, которые умудряются одурачить любого встретившегося им мужчину. Французы, напротив, были уверены, что исламские традиции заставляют томиться величайший источник наслаждений в роскошных, но мрачных темницах, лишая мужчин возбуждающего остроумия женского общества. Если мусульмане считали французов рабами женщин, то французы были уверены, что мусульмане держат их в рабстве. Положение усугублялось тем, что некоторые египтянки решились на любовные связи с завоевателями и, сбросив паранджу, раскатывали в офицерских каретах в декольтированных платьях. Эти новоявленные любовницы, у которых голова кружилась от предоставленной им французами воли, порой насмешливо взывали к зарешеченным окнам гаремов, проезжая мимо в каретах: «Взгляните, как великолепна наша свобода!» Имамы твердили, что европейцы порочны, ученые считали, что египтяне застряли в средневековье, а солдатам просто хотелось любовных наслаждений. Хотя строгие законы не позволяли заигрывать с мусульманками, никто не запрещал покупать их услуги, и некоторые из них даже мечтали быть купленными. Иные египетские девицы защищали собственную добродетель, как девственные весталки, лишая офицеров своего расположения, пока те не давали обещания жениться и взять их в Европу. В итоге возникло множество противоречий и недоразумений.
Плотные завесы и мешковатые наряды мусульманок, предназначенные для сдерживания мужской похоти, на самом деле превращали любую проходящую мимо женщину неизвестного возраста и обличья в объект напряженного внимания французских солдат. Мне приходилось участвовать в их пылких обсуждениях, и в моем воображении прелести обитательниц дома Юсуфа подпитывались сказками Шахерезады из «Тысячи и одной ночи». Кто же не слышал о знаменитом серале султана Истамбула? Или об искусных наложницах и кастрированных евнухах этого экзотического сообщества, в котором сын раба мог стать господином? Вот какой мир я упорно силился понять. Рабство для турков стало способом впрыскивания свежей крови и преданности в деградирующее и вероломное общество. Полигамия являлась наградой за политическую преданность. А религия превратилась в средство для накопления личных богатств. Но в итоге изолированность мусульманских женщин сделала их лишь более желанными.
Оставался ли мой медальон еще за стенами гарема, даже если Астиза покинула его? Я на это надеялся. Наверное, она убедила захватчиков, что он по-прежнему у меня, а потом попросила передать мне записку. Умница. Найдя на пустынной улочке укромное местечко, я спрятал туда завернутую в ковер винтовку и отправился на базар, чтобы купить веревку и немного еды. Если Астиза попала в плен к Силано, то мне необходимо вызволить ее. Наши с ней отношения пока оставляли желать лучшего, однако помимо ревности и, как ни странно, даже тоски по ней я испытывал и покровительственные чувства. В моем понимании она обладала почти всеми качествами настоящего друга. Я уже потерял Тальма, Еноха и Ашрафа. Будь я проклят, если потеряю еще и ее.
Моя европейская физиономия под арабским тюрбаном не привлекала особого внимания, так велико было расовое многообразие в этой части Оттоманской империи. Я вошел в сумеречный лабиринт базара Хан аль-Халили, где все благоухало запахами жарящегося мяса, гашиша и душистых специй, высившихся на лотках в виде ярких зеленых, золотистых или оранжевых холмиков. Закупив еды, веревку и покрывало на случай холодных ночей в пустыне, я отнес эти покупки в свой тайник и на остатки денег решил приобрести
