заговорила снова:
— Сьерра-эко-браво девять-два-один, даем согласие на посадку. Конец связи.
Пилот посмотрел на Були, а тот пожал плечами.
— Иногда выигрываешь, иногда проигрываешь...
«Ну, если тебя это устраивает, дело твое, — подумал пилот. — Лично я намерен выигрывать всегда».
Дети шли уже несколько часов. Их выводили из школ по боковым улицам прямо на автомагистраль, которую закрыли для движения гражданского транспорта, что вполне устраивало военных и ужасно мешало повстанцам.
Впрочем, этот маневр не прошел незамеченным. Кенни получил сообщение и отправил на разведку зонд. Он не мог поверить своим глазам. Тысячи и тысячи скованных вместе детей маршировали по скоростной магистрали. Вдоль колонны на мотоциклах проносились военные. Они отдавали приказы роботам, большинство из которых были вооружены короткими дубинками и шагали рядом с детьми. Всякий раз, когда кто-то начинал плакать, разговаривать или отставать, роботы орудовали электрошокерами.
Кто организовал марш и зачем, было предельно ясно. Заложники прикрывали перемещение сил Мэтью Пардо, мешали продвижению войск генерала Каттаби, кроме того, их захватили для устрашения гражданского населения. Жители города пришли в ужас.
Кенни направил к шоссе сразу несколько летающих мини-камер и транслировал происходящее в прямом эфире. Жители города не только узнали, что произошло с детьми, но и бросились к шоссе, выстроившись по обе его стороны. Родители были в отчаянии. Многие шли вдоль обочины, другие перелезали через ограду и выходили на шоссе, где их поджидали военные. С востока подлетали флайеры, зависали над автомагистралью, строчили пулеметы, кровь заливала асфальт.
Плакали дети, искрили электрошокеры, марш продолжался.
Леши Кван стоял в центре котлована, ярко освещенного прожекторами. Встречу назначил старик Ноам.
— ... поэтому, — продолжал промышленник, — мы не только мало что выиграли в результате этого договора, но и продолжаем нести огромные потери. Пожалуйста, дайте нам объяснения.
Кван стоял и ждал, когда же наконец старый пердун сообразит, что на самом деле все гораздо хуже, чем он думает. И вдруг что-то сильное, непреклонное и абсолютно чуждое взяло разум Квана под свой контроль. Он попытался отреагировать, предупредить остальных, но рот не повиновался. Слова, которые Кван произнес, формировались без его участия.
— Я плохо себя чувствую. Прошу меня извинить. Затем, словно марионетка на ниточке, он покинул котлован. Ноам крикнул ему вслед:
— Вернись, проклятый сукин сын! Ты труп! Слышишь меня? Ты труп, труп, труп.
Кван попытался ответить, закричать... ничего не вышло. Сола, работавшая на пределе своих возможностей, изо всех старалась удержать его под контролем.
Харко подождал, когда откроется бронированная дверь, ощутил порыв холодного воздуха и вышел наружу, где свирепствовала метель. Снежинки впивались в лицо, холод рвался к телу, а часовой застыл по стойке «смирно».
На посадочной площадке суетились люди. Горели прожектора, механики возились со своим оборудованием. Оранжево-красные лучи осветили посадочную площадку — челнок плавно опустился на землю. Двигатели смолкли.
Харко стоял, заложив руки за спину. Два оранжевых робота начали устанавливать трап. Наступил странный, почти невероятный момент.
Начав карьеру курсантом, последовательно пройдя офицерские чины, он представлял себе, что может его ждать на пике карьеры. Харко мечтал о славе, даже в кошмарах опасаясь возможных поражений. Но ни в одном самом страшном сне не было такого жуткого ощущения позора и бессмысленности потерь, которое определяло его нынешнее положение.
Поразительно, что после стольких лет и стольких опасностей именно сокурсник будет принимать его капитуляцию. И не просто сокурсник, а тот, над кем Харко всегда чувствовал превосходство.
Нет, решил Харко, дело вовсе не в смешанном происхождении, а во врожденном отсутствии уверенности в себе. Он заметил это, когда они оба были капитанами в команде гребцов, а потом на Дранге. И все же именно Були одержал победу в сражении за Джибути, Були выбрал правильный курс, и Були прибыл, чтобы его арестовать. Причем лично. Для такого поступка требовалось мужество.
Роботы установили трап, люк скользнул в сторону, и в проеме появился Були. Он заметно постарел после их последней встречи, но ведь на свете ничто не остается неизменным. А вот то, как он стоял, с абсолютно прямой спиной — именно так собирался держаться Харко в самый важный день своей жизни, — произвело на Харко впечатление.
Були смотрел на снег и размышлял о том, не будет ли снег последним, что он увидит. И все же он обязан предпринять эту попытку. Легион не должен сражаться между собой. Разделяет ли Харко его тревогу? Станет ли его слушать? Проверить можно только одним способом.
Громко топая по трапу, Були спустился вниз.
Внизу полковника встретил старший сержант Кори Дженкинс. Сержант представился и повел гостя по пандусу. Они поднялись по короткой лестнице. Отсюда до входной двери было рукой подать.
Були ожидал, что Харко встретит его именно здесь, однако он ошибся. Их ждал маленький автомобильчик. Дженкинс жестом предложил полковнику сесть рядом с водителем. Вскоре автомобиль выехал на плац, недавно расчерченный желтыми линиями.
Они проезжали мимо длинных шеренг кводов, Десантников II, Десантников III и многих сотен солдат с биотелами, стоящих по команде «вольно».
Похоже, Харко что-то хочет ему сказать... Что его войска готовы к бою? Что они никогда не сдадутся?
В одном Були не сомневался: да, легионеры мятежники, но они стоят так, что усомниться в их боевом духе невозможно.
Дженкинс свернул направо и остановился перед небольшой трибуной, построенной, судя по всему, совсем недавно.
Були посмотрел на сержанта, у которого было печальное лицо, и поднялся по деревянным ступенькам. Именно здесь Харко решил встретить полковника. Именно здесь, где его мощь особенно заметна и требование о капитуляции будет выглядеть абсурдным.
Но когда он поднялся на платформу, там никого не оказалось. Ни Харко, ни его заместителя, вообще никого. Були прищурился — яркий свет прожекторов слепил. Он чувствовал на себе взгляды десяти тысяч глаз и не знал, что делать дальше.
В следующее мгновение над головой Були возникло голографическое изображение. Он повернулся и увидел Харко в сопровождении всех командиров отрядов, выстроившихся внизу.
Старший сержант Дженкинс скомандовал:
— Смирно!
Тысячи легионеров — и полковник Були вместе с ними — встали по стойке «смирно».
Голос Харко разнесся под сводами огромной пещеры:
— Вольно. Мы собрались здесь, чтобы приветствовать нового командира, полковника Уильяма Були.
Послышался чей-то вздох, и старший сержант Вард рявкнул в микрофон:
— Команда «вольно»! Никаких разговоров! Капрал, запишите фамилию провинившегося!
На кого рассердился сержант, было непонятно, но это не имело значения. Дисциплина — вот что важно.
Харко продолжал, и, пока он говорил, Були понял, что речь записана на пленку заранее.
— Некоторые из вас рассержены: сначала вас предало общество, потом Независимое правительство, и вот теперь ваш командир. Дело не в том, что я сомневаюсь в победе или в достоинстве наших солдат... Просто мы ошиблись. Если Легион — наша родина, в ней должна царить справедливость, основанная на законе и направленная не только на элементарное выживание.
Харко помолчал, он хотел, чтобы его слова дошли до всех.
