не занимать его, Андерсона, высокого положения.
С возрастом, где-то между юностью и зрелыми годами, у Андерсона развился какой-то необъяснимый страх перед адюльтером. Он почему-то забыл, что когда-то сам впал в этот грех и от такого союза родился один из его детей. Фактически он в открытую отрицал это и сам верил в это свое отрицание.
Долгое время казалось, что его место вообще некому занять. А значит, он один должен тащить все на себе. Всякий раз, как его сыновья обнаруживали свою слабость, Андерсон чувствовал прилив сил, а его целеустремленность и решительность крепли. Втайне, в глубине души, он расцветал от их неудач.
Потом на сцену выступил Джереми Орвилл. В августе, движимый смутными побуждениями, теперь казалось, что по вдохновению свыше, он оставил парня в живых. Сегодня он трепетал под его взглядом так же, как, наверное, некогда трепетал Саул, впервые осознав, что юный Давид вытеснит и его, и сына его, Ионафана. Андерсон предпринимал отчаянные попытки отрешиться от этой мысли и в то же время — примириться с личностью столь очевидного наследника. (Он постоянно боялся, что ему, как и тому, древнему царю, придется вступить в схватку с помазанником Божьим, и проклинал себя за это. Да, вера в предопределение, безусловно, имеет свои слабые стороны.) Так же, как по капле он смирял волю перед неприятной необходимостью (ибо он не любил Орвилла, хотя и уважал его), так же, по капле, уходили и таяли его силы и укрощался его решительный нрав. Сам того не подозревая, Орвилл убивал его.
Наступила ночь. То есть попросту они в очередной раз вернулись из похода, уставшие до изнеможения. Поскольку Андерсон решал, что считать изнеможением, то всем было абсолютно ясно, что старик окончательно выдохся: как ночи после весеннего равноденствия, так каждая следующая вылазка становилась короче предыдущей.
Старик поскреб свой плешивый череп и принялся проклинать… что-то, чего никак не мог припомнить, да так и заснул, забыв пересчитать собравшихся. За него подсчеты произвели Орвилл, Бадди и Нейл, каждый сам по себе. Орвилл и Бадди остановились на двадцати четырех. У Нейла каким-то образом вышло двадцать шесть.
— Так не может быть, — заметил Бадди. Но Нейл стоял на своем, как кремень: двадцать шесть, и все тут.
— Небось, думали, я считать не умею? Шиш вам.
С того дня, как ушла Грета, минуло около месяца. За временем больше никто не следил. Одни утверждали, что еще февраль, другие полагали, что уже март. Устраивая временами вылазки наверх, они знали наверняка только одно — на земле зима. Остальное было неважно.
Далеко не все проявляли одинаковую активность. К Андерсону, его сыновьям и Орвиллу всегда присоединялись лишь трое мужчин. Черная, повседневная работа, как и прежде, возлагалась на таких, как Мериэнн и Элис, которые были не в состоянии целыми днями ползать по корням. А число тех, кто сам считал себя обессиленным, росло с каждым днем, и, наконец, лотофагов опять стало столько же, сколько было и прежде. Андерсон, чтобы не вышло еще хуже, делал вид, что ничего не замечает.
Он водил людей одним и тем же маршрутом, который был отмечен веревками, сплетенными Мериэнн. Прорванные капилляры уже давно перестали служить им нитью Ариадны, поскольку во время своих хождений они прорвали их, где только могли, и создали новый, собственный лабиринт.
Ближе к поверхности они наткнулись на крыс. Сначала до них долетел звук, похожий на гудение улья, однако более высокий и громкий. Первой мелькнула мысль о сфероидах, о том, что они в конце концов в погоне за людьми пробрались и в корневище. Когда же люди рискнули сунуться в тот клубень, откуда доносился шум, гудение перешло в такой пронзительный визг, точно из плохих динамиков на полной громкости неслась ария для колоратурного сопрано. Темнота, казавшаяся непроницаемой за пределами светового круга от фонаря, всколыхнулась и рассыпалась на тысячи легких теней — это крысы, карабкаясь друг по другу и падая, старались пробраться в сердцевину плода. Крысиные ходы буквально изрешетили стенки клубня.
— Крысы! — воскликнул Нейл. — Что я говорил? Там, наверху, они и прогрызли дорогу в этот корень. Что, не так, что ли, а? Вот они, пожалте. Их тут миллион, не иначе.
— Может быть, пока и не миллион, но до этого недалеко, — согласился Орвилл. — Интересно, они все в один клубень набились, или нет?
— Какая разница? — нетерпеливо спросил Андерсон. — Насто они оставили в покое, и я бы, к примеру, к ним в компанию не лез. Они, похоже, хотят обожраться этой пастилой, и я не намерен им мешать. Хоть бы они ее всю сожрали, пусть подавятся, плевать я хотел, — но, почувствовав, что хватил через край, примирительно добавил: — Против такого полчища крыс мы все равно бессильны. В револьвере остался один патрон. Не знаю, зачем я его берегу, но что не для охоты на крыс, это точно.
— Я думаю о том, что нас ждет, мистер Андерсон. При таком обилии пищи и при отсутствии врагов, с которыми нужно бороться, эти крысы размножаются так, что их тут будет море разливанное. Сейчас, положим, они на наше пропитание не позарятся, но что будет через полгода? А через год?
— Мы выберемся отсюда еще до лета, Джереми. И тогда — пропади они пропадом, эти крысы.
— Но нам еще долго придется держаться на этой кормежке. Это все, чем мы располагаем, если вы, конечно, не собираетесь разводить и выращивать крыс. Мне лично они на вкус никогда не нравились. Да и о следующей зиме неплохо бы подумать. На том зерне, что вы оставили на семена, если они еще для этого дела годятся, мы зиму вряд ли протянем. Само собой, я тоже не собираюсь тут засиживаться — ну, еще месяц, и хватит, но это пока наш единственный путь к спасению, без этого нам не выжить.
— Э-эх! Ну что он брешет! — поддержал отца Нейл.
Вид у Андерсона был усталый, фонарь, который он поднял повыше, чтобы как следует разглядеть дыры в стенке, качнулся и выпал у него из рук.
— Вы правы, Джереми. Как всегда.
Губы его скривились в раздраженной усмешке, и босой ногой (башмаки были слишком драгоценны, чтобы стаптывать их здесь, под землей) пнул в крысиный ход, из которого, изучая пришельцев, пристально глядела пара горящих глаз.
— Гады! — заорал Андерсон. — Сукины дети!
Раздался пронзительный визг, и жирный шерстистый шар, описав высокую дугу в круге света, выкатился и скрылся в темноте. Начавший было утихать визгливый крысиный хор в ответ на вызов Андерсона залился еще громче.
Орвилл положил руку на плечо старика. Тот в бессильной ярости трясся всем телом.
— Сэр… — уговаривал Орвилл. — Сэр, прошу вас.
— Эта пакость меня укусила, — рычал Андерсон.
— Сейчас нельзя их разгонять, ни в коем случае. Нам же будет лучше…
— Полпальца оттяпала, — говорил он, наклоняясь, чтобы ощупать рану. — Сука!
— …если мы закупорим их здесь. Завалим все ходы и выходы из этого клубня. Иначе… — он пожал плечами. Ясно было, что случится «иначе».
— Ну и как тогда нам самим отсюда выбираться? — самодовольным тоном строгого критика возразил Нейл.
— Ох, да заткнись же ты, Нейл, — устало проговорил Андерсон и затем, обращаясь к Орвиллу, спросил: — Чем завалим-то? Нет у нас ничего такого, чего голодная крыса не прогрызет в пять минут.
— Зато у нас есть топор. Мы можем так подрубить стенки корня, что они сами собой обвалятся. На такой глубине давление скальной породы просто чудовищно. Древесина, скорее всего, крепка, как сталь, но если удастся ободрать и расщепить ее в нужных местах, то камень обязательно завалит выходы. Базальт крысам не прогрызть. Есть, конечно, опасность, что на нас обрушится вся пещера, но я постараюсь все предусмотреть, чтобы этого не случилось. Горный инженер вообще-то должен не допускать образования пустот после обвала, ну что ж, на этот раз, наоборот, придется потренироваться в их устройстве.
— Я разрешаю. Попробуйте. Бадди, сходи, принеси топор и еще что-нибудь режущее. И пришли сюда этих лотофагов. А ты, Нейл, и вы все, вставайте у выходов из этой картофелины, а чтоб ни одна крыса не прошмыгнула. Они вроде пока не торопятся оттуда убраться, но кто знает, что начнется, когда стенки повалятся. Идемте, Джереми, покажите, что вы собираетесь делать. В толк не возьму, как эта махина не рухнет нам на башку, когда мы… О, черт!
— В чем дело?
— Нога! Подлая крыса действительно отхватила порядочно. Ну держитесь, твари поганые!
