буду ужасно кричать. Нет, так не годится. Мне от этого лучше не станет, а стеснять будет ужасно. Но кое- что в твоих силах. Если напряжешься немного.
— Что бы ни было, я сделаю.
— Дай слово. — В знак согласия Блоссом сжала ее руку. — Сделай для меня то, что Нейл сделал для твоего отца.
— Убить вас? О, нет, Элис вы не можете просить меня…
— Детка, было время, я тоже такое делала, если меня просили. Кое у кого оснований для таких просьб было поменьше, чем у меня. Инъекция воздуха подкожно, и боли… — на этот раз она пересилила себя и не вскрикнула, — …как не бывало. Блоссом, я тебя умоляю.
— Кто-нибудь может сюда придти. Тогда мы бы сделали носилки.
— О, да — сюда могут придти. Нейл, например. Ты представляешь себе, что он сделает, если узнает, что я еще жива?
— Он не посмеет… — начала она, но тут же поняла, что еще как посмеет.
— Ты должна, милая, ты же мне обещала. Только сначала поцелуй меня. Нет, не так — в губы.
Дрожащими губами Блоссом прижалась к Элис, губы старухи напряглись от усилий, она старалась сдерживать боль.
— Я люблю вас, — прошептала девочка. — Я люблю вас как родную мать.
Простившись, она повторила то, что сделал Нейл. Тело Элис дергалось, инстинктивно сопротивляясь, и Блоссом ослабила нажим.
— Нет! — прохрипела Элис. — Не мучь меня — доведи дело до конца! На сей раз Блоссом не отпускала ее до тех пор, пока не наступила смерть. Стало еще темнее, и Блоссом вдруг послышалось, что сверху кто- то спускается по корню, цепляясь за спутанные ветки. Шлепнувшись в плодовую мякоть, этот кто-то издал громкий и страшный звук. Блоссом знала, как должно выглядеть Чудовище: оно явится в облике Нейла. Она кричала, кричала, кричала…
Чудовище было с топором.
— Возвращайся скорее, — попросила она.
— Хорошо, обещаю. — Бадди наклонился к жене и в темноте (фонарь по распоряжению Нейла оставили возле тела покойного), промазав, поцеловал ее не в губы, а в нос. Она захихикала, как девчонка. В приливе заботливости он дотронулся до пальчика на крошечной ручке сына.
— Я люблю тебя, — сказал он, неизвестно к кому обращаясь, то ли к жене, то ли к младенцу, то ли к обоим, для него это уже не имело значения. Он и сам не знал, кому предназначались эти слова. Ему ясно было одно — несмотря на все кошмары последних месяцев и особенно последнего часа, его собственная жизнь наполнилась таким значением и смыслом, какого не имела долгие-долгие годы. Даже самые мрачные мысли не могли унять надежд, наполнявших его, не могли загасить радостного чувства, пылавшего в душе.
Всегда и вовеки, во дни неисчислимых бедствий и тяжких поражений, презирая отчаяние, машина счастья неустанно крутится и молотит для немногих избранных.
Все-таки Мериэнн сохранила больше трезвости рассудка, чем Бадди, и лучше него оценивала ситуацию. Понимая, что их очарованный островок слишком мал в океане страданий, она пробормотала:
— Как страшно.
— Что? — спросил Бадди. Теперь его внимание переместилось с ручонки на ножку и вновь сосредоточилось на крошечном пальчике Бадди-младшего.
— Я имею в виду Элис. Не понимаю, что это он…
— Он спятил, — ответил Бадди, нехотя переступая заветную черту, отделявшую их островок от окружающей бездны. — Может, она его отбрила. Ты же знаешь, язык у нее был острый. Если он придет в себя, это будет уже кое-что, и мы что-нибудь придумаем. А то ведь, никогда не знаешь, какую пакость он еще выкинет. Орвилл поможет, да найдется же и еще кто-нибудь, кто не побоится рот открыть. Правда, пушка-то у него, а не у нас. А сейчас главное — найти Блоссом.
— Разумеется. Это прежде всего. Я как раз про это и сказала, что страшно.
— Да, это страшно, — согласился он. Раздался голос Нейла, который снова звал его. — Надо идти, — и он двинулся прочь.
— Жаль, что нет фонаря, я хочу разок взглянуть на тебя.
— Ты так говоришь, как будто я уже не вернусь.
— О, нет! Не говори так — даже в шутку. Ты придешь. Придешь, я уверена. Только, Бадди…
— Что, Мериэнн?
— Скажи еще раз.
— Я люблю тебя.
— И я тебя люблю, — а когда он ушел и уже не мог слышать ее, еще добавила: — Я всегда любила тебя.
Вниз, на поиски, отправилось несколько человек. Они отмечали свой путь в лабиринте разветвленных корней тонкой веревкой, сплетенной Мериэнн из волокон извилистых веток. Когда кто-нибудь отходил от группы, он привязывал к общему тросу конец своей собственной веревки, смотанной в отдельный клубок, по ней потом можно было вернуться к главной магистрали, которая вела назад, в клубень, где под негасимым оком фонаря, доступный для всеобщего прощания, лежал Андерсон.
Нейл и Бадди спустились по главной веревке дальше всех. Размотав ее до конца, они оказались у очередного пересечения корней. Бадди связал узлом концы своей и главной веревок и направился влево. Нейл, проделав то же самое, двинулся вправо, но, отойдя немного, сел и погрузился в самые напряженные раздумья, на какие только был способен.
Он не слишком доверял Бадди. И раньше-то не доверял. А теперь, когда не стало отца, не разумнее ли было бы вообще перестать ему верить? С этим своим отпрыском он так развоображался, как будто прежде ни у кого на свете не рождались сыновья. Для смертельной ненависти у Нейла была и еще одна причина — при одной мысли об этом его начинало колотить. Он был отнюдь не уверен в том, что предполагаемый Нейл-младший, если он, конечно, существовал, вышел из его чресел. Об этом лучше было вообще не думать.
Нейл нервничал. Он чувствовал, что даже среди тех, кто отправился с ним на поиски, далеко не все приняли его власть. И самое сильное сопротивление исходило от Бадди. А предводитель сопротивления своей власти допускать не должен. Отец постоянно твердил об этом. Никто не смеет бросать ему вызов. А Бадди, кажется, совсем не считался с тем, что Нейл стал главным по воле отца. Да что там говорить — Бадди всегда был неуправляем. Бунтовщик, атеист, и весь сказ.
«Вот именно! — думал Нейл, сам потрясенный тем, какое точное он нашел слово, как верно определил, чем так опасен его братец. — Атеист!» Как он только раньше до этого не додумался?
Атеиста надо растоптать, любым способом, атеизм, как сорняк, должен быть уничтожен на корню. Атеизм — яд, способный погубить все, ему не место в жизни, как отраве не место в закромах, он подобен… Но дальше Нейл не помнил. Давным-давно отец прочитал прекрасную проповедь, направленную против атеизма и Верховного суда.
Где-то глубоко в подсознании Нейла затеплилась новая идея. Для него это было настоящим откровением, вдохновением свыше, как будто дух отца снизошел с небес и шепнул ему на ухо.
Он заставит Бадди ходить по кругу! Он перевяжет конец его веревки!
Бадди не сможет вернуться — он так и будет таскаться по своей веревке вкруговую. Идея очень проста, стоило лишь принять принципиальное решение.
Правда, по зрелом размышлении, одна загвоздка все же обнаружилась. Ведь круг неизбежно пересечется с тем перекрестком, где веревка Нейла и магистральный трос по-прежнему будут связаны узлом, и Бадди, конечно, наткнется на это место в своем кружении.
А если круг пройдет в стороне от перекрестка? Тогда — не наткнется!
Хихикая себе под нос, Нейл отвязал веревку Бадди и, сматывая ее в клубок, двинулся за ним следом. Затем, прикинув в уме и решив, что уже достаточно, он круто свернул в более узкое корневое ответвление и пополз по нему, разматывая конец. Этот узкий корешок соединялся со следующим, таким же тесным, а тот, в свою очередь, еще с одним. Корни Растения всегда перетекали друг в друга, и если держаться одного направления и сворачивать в одну и ту же сторону, то рано или поздно доберешься до того места, откуда
