«Трепотню» он открывать не стал, привычно оставив ее на вечер. Открыл папку «авс». Он ее редко открывал. Там были все его «суворовские» файлы.
Книгу, вслепую купленную в «Букбери», Гера берег как талисман и вслух звал книгой своей судьбы. Он даже в Сагачи ее не взял, боясь утратить или повредить. Впервые заглянув в нее, он был обескуражен ее инопланетным языком. И не потребуй от него Татьяна рассказать при новой встрече о прочитанном, не заглянул бы он под бурую обложку этой книги больше никогда.
Готовясь к встрече, Гера создал в ноутбуке файл «пс» (письма Суворова) – первый из файлов будущей папки «авс» (александр васильевич Суворов). Татьяна о Суворове забыла и потом ни разу не спросила, но Гера не унялся, да и увлекся; в его «Тошибе» появились файлы: «сс», «вое», «нпа», «сим» («сс» – «слова Суворова», переименованные потом в «словарь Суворова», «вое» – «все о Суворове», «нпа» – суворовские поговорки «Наука побеждать», собранные Антоновичем, а «сим» – поэма Симонова, вступавшая словами «Господский дом в селе Кончанском с обеда погружен во тьму»); потом и «книжыца», заветный файл, в котором было все вокруг да около его романа о Суворове, – Гера никак не мог начать писать этот роман, зато любил мечтать о нем, как об уже готовом…
Прежде чем Гера сам заговорил с Татьяной о Суворове, его суворовская папка «авс» пополнилась файлами «лц», «е2», «екпт», «пп» и «ni» («лейбниц», «екатерина 2», «светлейший князь потемкин таврический», «прусская партия» и «павел 1»), потом разбухла так, что Гера начал путать ярлыки и вынужден был чистить папку. Он удалил в корзину файл «лц», оставшийся совсем пустым, поскольку Лейбница он так и не осилил, хотя и знал из предисловия к книге, что Александр Васильевич Суворов был верный почитатель Лейбница… Разбил файл «вое» на несколько отдельных файлов: «шва», «бар», «крыха», «ва-пра», «нка» («шлюха варвара», «бедный аркадий», «крымское ханство», «варшава-прага», «наташа-суворочка») и, превратив «книжыцу» в папку, объединил их в ней. Подумывал всю папку «авс» переместить туда же, в «книжыцу», тем более что интерес его к Суворову, перебродив, весь втек в мечту об этой книжыце, но жизнь так быстро прибывала, что до перетасовки файлов руки просто не дошли…
…Мелко задребезжали оконные стекла, дрогнули пол и потолок, следом послышался угрюмый рев грузовика, ползущего по жидкой глине. Гера задернул занавеску на окне, открыл «книжыцу», в ней – «текст», в котором никакого текста не было, только мозолили глаза несколько жалких попыток зачина. Гера страдал надеждой найти когда-нибудь нестыдные и сильные слова, которые не просто сдвинут с места книжыцу, но так ее столкнут, что дальше она как-нибудь покатится сама собой. Пока же, перечитывая «текст», ему лишь оставалось безутешно ныть и охать, словно обваренному кипятком.
«Солдатами, как всем известно, не рождаются. Один он этого не знал, и потому родился солдатом…»
«Новорожденный закричал, и в этом крике было что-то такое, отчего вся дворня построилась в шеренгу возле двери, из-за которой раздавался крик…»
«Петух, гроза двора, с орлиным клекотом наскакивал ему на грудь, но мальчик, только- только научившийся ходить, не плакал и смотрел петуху прямо в глаза. Вдруг он схватил петуха обеими ручонками за шею и хладнокровно свернул ему голову…»
Кто-то бродил туда-сюда по улице за занавешенным окном, кто-то спросил невдалеке: «Сигареты остались?», кто-то издалека ответил: «Посмотри в кабине». Гера опять прочел про петуха и, заныв, выкинул весь этот файл в корзину. Вошел Панюков, и Гера впервые увидел его смеющимся. Смеялся Панюков отрывисто, прикрывая рот ладонью и всхрапывая, словно икал.
– Упустили лося. Злые, как собаки, – сказал и вышел из избы.
Гера открыл файл «план». Однажды он посетовал Татьяне, что никак не сдвинет с места свою книгу. Татьяна думала два дня, на третий посоветовала: «Ты сочини план, разбей в нем все на главы и каждой дай название».
План долго не давался, разрастаясь, громоздясь и рушась под своею тяжестью. Татьяна подсказала, подумав еще пару дней: «Ты каждого, кто значил больше всех в судьбе Суворова, поставь в центр отдельного рассказа». Так и возникли заголовки глав: «Жена», «Дочь», «Друг», «Сын».
На улице лязгнула дверь кабины грузовика. Всей полнотой и силой звука, так, что опять задребезжали стекла, заорало радио: «…не валяй дурака, Америка! Отдавай нам Алясочку вновь!» Гера зажал руками уши и пробежал глазами план первой главы, в чем не было нужды, поскольку Гера знал его наизусть:
«Пролог. Моисеев исход. Суворов выводит христианское население из Крымского ханства в Россию. Скрипят арбы, повозки. Хан скрипит зубами. Турки скрипят зубами. Прусская партия скрипит зубами…
…А до того (назад): русско-турецкая война, последний бой. Племянник Николай Суворов берет в плен турецкого полковника. Суворов оценил, приблизил, полюбил. Триумф Суворова в Питере. Женитьба на Варваре под фанфары. Рождение Суворочки-Наташи. И вновь труба зовет: Потемкин хочет переселить христиан из Крыма, чтобы от ига не стонали. Прусская партия против. Екатерина – за. Поручить Суворову под началом Потемкина. Суворов берет с собой семью. Жена опять беременна. Племянника любимого пристроил в штаб Потемкину.
…За прологом – дальше. Суворов (Моисей!) выводит христиан из Крыма. Жена в Херсоне ждет родов. Христиане вышли в Россию. Суворов на коне. Спешит в Херсон. Застукивает жену с племянником. Ужас и горе! Жена рожает сына, назвала Аркадием. От кого сын? Мука! Суворов просит Екатерину разрешить развод. Не разрешает. Церковное примирение. Примирился. Не простил. Дочь отобрал. Вся слава впереди, а жизнь поломана».
Не умолкало радио на улице. Гера закрыл компьютер, вдел ноющие ноги в сапоги и вышел из дому. Вдохнул дым свежего костра, лишь на мгновенье краем глаза выхватил из дыма кого-то в мешковатом камуфляже и торопливо зашагал по краю глины в дальний конец Сагачей. Там сел на край рыхлого и влажного бревна. Глядя на голую дорогу в Котицы, дал простор натренированным мечтам о книжыце.
Как и привык, он принялся мечтать о книжыце с последней, четвертой будущей ее главы. Суворов, сосланный в Кончанское, готовится уйти в монахи навсегда. Он уже сшил себе клобук и власяницу и уже начал сочинять покаянный канон, а тут звенит дорожный колокольчик: это Наташа привезла к нему Аркадия, которого он никогда в глаза не видел и не считал за своего… И вот, очнувшись от молитв, он заглянул в глаза подростку, обнял его, да и признал… И вот он ходит с сыном по лесу и по полям, поглядывает в небеса, рассказывает мальчику про все свои походы и все битвы… И сразу же – финал главы, финал всей книжыцы: он, запертый Массеной в предгорьях Альп, решается идти всем своим войском на прорыв. Сына, прошедшего с ним Италию и Альпы, он крепко держит за руку – и обращается с последним словом к офицерам:
– Мы окружены горами, окружены врагом сильным, возгордившимся победою… Со времени дела при Пруте, при Государе Императоре Петре Великом, русские войска никогда не были в таком гибелью грозящем положении… Нет, это уже не измена, а явное предательство, чистое, без глупости, разумное, рассчитанное…»
Гера рывком встал с бревна, вздохнул победно всею грудью, пошел назад; его мечты вдруг разом прыгнули с подножья Альп в какой-то книжный магазин, вроде и «Букбери», но и не «Букбери» – в огромный, как аэропорт, и очень светлый магазин, где в волнах солнца, набегающих из окон, как паруса на марше, замерли обложки толстой книжыцы, понятно, белые и матовые, с любимым карандашным профилем Суворова работы Норблина – курносым, лысоватым, низколобым, с мышиным хвостиком косицы под затылком… Тихая толпа, тихая гордость Татьяны и гордое смущение отца, когда в подарок с гонорара сына он получает не машину – что отцу машина! – но дорогую трость с серебряным старинным набалдашником; Гера и сам не мог сказать себе, откуда затесалась эта трость в его мечты, кстати, тяжелая и черная: должно быть, что-то было в ней от шпаги в черных ножнах.
…Когда, за месяц до подачи документов, Гера решился объявить отцу, что будет поступать на исторический, тот сдавленно поправил: «Нет, на юридический». Гера упрямо подтвердил: «Нет, нет, на
