type='note'>[67] в батальоне обслуживания тамошнего полигона. Перед нами в одной роте Ленкомнату сделали художники из Питера, красиво, но за работу дорого взяли. Командование смекнуло: образец есть, и кинуло клич повторить это чудо силами своих умельцев. Мы и вызвались. Ради дембеля работали зверски. Под основу для раздвижной стенки с картами надо было привезти брус. А он шестиметровый, мокрый, тяжелый. Машину, чтобы съездить на лесопилку, не дали. Замполит говорит: берите лошадь, на которой бачки с помоями от столовой на свиноферму возят. Мы — к коноводу, а он пьяный вдрызг валяется. Сколько его ни трясли, мычит только, как бык, и под себя от счастья подпускает. Делать нечего. Сами вывели клячу на дорогу, сели, крикнули «н-но!» и поехали. Поначалу ничего, лошаденка топает себе. Доехали до лесопилки. Загрузились. Едем дальше, и тут, как назло, развилка. В одну сторону — к казарме, куда нам надо, а в другую — к столовой, куда она привыкла за объедками ходить. И все. Конец! Мы ее к казарме тянем, а она нас — в столовую. Уперлась — и ни в какую. Полчаса промучились, и Фарид, напарник мой, не выдержал. В очередной раз установили это существо мордой к казарме, задом к столовой. Он берет с телеги дровину, да по заднице ее хрясть, чтобы куда надо бежала. Да не тут-то было! Коняка как фыркнет, морду в сторону — и к пищеблоку. Кое-как на бегу заскочили на телегу, Фарид за вожжи, а я плашмя на брус, чтобы не рассыпался. Тянули ее, кричали — без толку, не останавливается, сволочь! Дага совсем уж зло взяло, и давай он лошадь рейкой по бокам охаживать. А она в ответ брыкаться! И понесла. Я на брусе раскорячился и ору, чтобы все разбегались и чтобы Фарид оставил эту свинскую лошадь в покое, пока она нас не угробила. А у того глаза на лоб, дубасит по-прежнему. И несет кобыла все быстрее и быстрее. Подлетаем к автопарку, люди начинают по дороге попадаться. Разбегаются, матюгаются. Шею выворачиваю и вижу: ужас! — у ворот автопарка стоит «Урал», и в оставшийся проход между его бортом и забором, выруливает комбатов газик. Водила оставляет открытой дверцу, так что она почти перекрывает проезд, и сваливает к постовому точить лясы. И мы на полной скорости между «Уралом» и газиком врубаемся. Дверку зацепили, выломали. Сзади бежит этот придурок водитель, чего-то орет. Лошадюка мчится дальше, выносит нас на полной скорости мимо чайной на центральную аллею части, прямо на клумбы. Цветочки, гордость контр- адмирала — попробуй их в тамошней холодине вырастить, — только в стороны с колес разлетаются. Тут с ревом выбегает дежурный по части, лапает себя за кобуру, вытягивает ствол и стреляет в воздух. Кобыла от этого шума все остатки сил напрягла. Глядим, приближается крышка: аллея с клумбами кончается крутой лестницей к Ладоге — сейчас свалимся и шеи себе посворачиваем. Как заскочила лошадь на последнюю клумбу, мы, не сговариваясь, по разные стороны телеги прыг! Поднялись, и мимо лестницы по склону бегом вниз. По берегу, среди валунов, нарезали зигзагами километра три, забежали обратно к лесопилке. Сели там и думаем, что в этой жуткой ситуации делать. Не придумали ничего лучше, как снова взять этот чертов брус и таскать его вручную. Это, я вам скажу, была каторга почище колосовской пушки. Сил нет, на ходу молю: «Все, не могу больше». Фарид сзади хрипит: «Давай, пошел, давай»! Все же за несколько раз перетаскали все деревяшки. И только благодаря этому не попались. Повезло нам, конечно. Во-первых, лошадь не убилась. По центру клумбы был большой камень. Телега налетела на него и перевернулась. Кобыла не смогла ее дальше протащить и свалилась там же. Во-вторых, коновод пьяный не помнил, кто лошадь взял, а замполит шатался где-то в Приозерске. Никто не знал, что мы для Ленкомнаты должны были брус брать. На лесопилке же его берут раз двадцать на дню. К вечеру все же дознались, и к нам целая делегация офицеров пожаловала: «Не ваш ли на центральной аллее брус лежит?» Мы, понятно, сделали честные глаза и говорим, что ничего не знаем. Да, брус брали. Вот, привезли, но не на лошади, а на попутке. Ушли проверяющие несолоно хлебавши. Замполит, конечно, нас раскусил, но на своих подчиненных и на себя самого чепэ вешать ему резона не было. Просто к отбою, уже подшофе, вернулся и потребовал келейных объяснений, смеялся до упаду и ругал нас на чем свет стоит. Так и отвертелись.
— Дураки вы были. Лошадей знать надо, а не издеваться над ними, — возмущается Игорек.
— Что значит дураки? Это, может, у тебя в Рыбнице лошадей пруд пруди. А я жил в больших городах. Фарид — тот вообще в горах, привык там архарам всяким рога ломать… В общем, правило простое: не умеешь, не берись. Лучше вообще не подходи. И я его усвоил.
— Значит, на каруце не поедешь?
— Ни за что! К лошадям и сельскому хозяйству меня не приплетайте! До сих пор помню эти жуткие залеты. Буквально на третьи сутки после нашего подвига очередные бедолаги, сержант с прапором, напились в «вечном» наряде[68] и поехали ночью на той же подводе в свинарник стрелять крыс. Сидят у свинарника, ждут, а крыс не видать. Прапор сержанту и говорит, чтобы тот зашел к сараю с тыла и пнул пару раз заднюю перегородку. Не соображают, что тэтэшник эту перегородку прошьет навылет вместе с сержантом. Ну, сержантик шуметь и отправился. Едва начал за будкой греметь, на прапора из сарая что-то огромное как побежит! А тот спьяну уже придремал, забыл про крысиную охоту и про сержанта за перегородкой. Увидавши страшилище, всю обойму в наступающего врага в две секунды разрядил: думал, медведь.
— Вот это да! Не иначе, это было Лохнесское чудовище.
— Почти. В Ладоге, говорят, какие-то странные звери тоже есть. В общем, захрюкало оно, завизжало и сдохло. Была то самая здоровенная, взлелеянная начхозом свинюка на сто семьдесят килограммов живого веса. Начхоз мечтал ее заколоть на свадьбу своей дочурки, милейшей блондинки, известной всему Приозерску и всем экипажам катеров и барж, приходившим в этот могучий порт. Нашелся-таки какой-то дурак, чтобы официальным браком покрыть ее прежние грешки. Но халявы не вышло — скончалась свинья преждевременно, из-за стрельбы угодив в солдатский котел. Дня три кряду батальон ел мясо по норме, а не ошметки, как всегда.
— А с сержантом что?
— Ничего. Оказался прикрыт от огня свиным телом. Как стрельба пошла, он залег в борозду на склоне и там впал в алкогольную кому. Когда его мертвецки пьяного нашли, то жутко обрадовались, что живой, и тут же перепугались, чтобы не сдох от переохлаждения или отравления. Вместо гауптвахты положили в лазарет.
— Это уже не лошадиные, а свинские истории! — обобщает услышанное Серж.
Тут выскакивает из столовой водитель. Отчаливаю от своих и бегу к нему.
— Стой, помнишь, о чем договаривались?
— Ну и что? Мне-то какой резон на головомойку нарываться?!
— Я тебе бинокль дам!
— Врешь! Покажи!
— На!
Даю ему старый бинокль с сорванной резьбой на окуляре. Он смотрит и радостно гикает:
— Поехали!
Заскакиваю в машину. Оптика всегда дорого стоила. Но на черта мне теперь подпорченный бинокль?
После всего неожиданно возникший вариант обмена жилья из Тирасполя, к удивлению, оказался хорошим. Одесса! Можно ли его довести до конца? Конечно же я сразу согласился. А вот музыкальный центр «Вега» я проморгал. Купили его. Не дождался он моей новой зарплаты.
98
С дисциплиной от недели к неделе становилось все хуже. А сейчас она и вовсе обвалилась. Нас отправляли на совместное наведение порядка на месяц. Но третьего сентября приднестровский контингент никто не сменил. Даже предположить нельзя, когда смена будет. Конечно, потерь в личном составе не случилось, обстановка в городе стала статично спокойной. Но все же нельзя было так поступать с людьми. Нервы у них, особенно поначалу, были сильно издерганы. Походить пару недель со спрятанной под полой гранатой, чтобы в случае чего безболезненно подорваться — для нервной системы вовсе не мед. «Да нас просто слили!..» — прошел по личному составу ропот.
Первая же пропущенная сверх твердо обещанного срока неделя буквально провалила остатки ментовской выдержки. Люди, уставшие от ожидания чрезвычайных происшествий, расслабившись, кинулись в другую крайность. С середины сентября начались частые, безоглядные на собственное физическое и
