ансамбль народного танца «Жок», а своих вооруженных прихвостней!
17
Сверху в подъезде раздаются гулкие бухи.
— О-о, это уже не дятел, а целый слон! — шутит Семзенис.
— Три придурочных слоненка, — раздраженно отвечаю я на его шутку. — Серж, Жорж и Говнюк вернулись несолоно хлебавши и лезут в не осмотренную ими ранее квартиру! Пошли, проверим!
Говнюком за глаза у нас иногда называют нагловатого и «приблатненного» Гуменюка. С ним и раньше были ситуации на грани мародерских действий. За это я его недолюбливаю. На мой взгляд, «блатные» ценности и «липкие» руки с подлинной порядочностью и службой в милиции несовместимы. Отрываемся от ступенек и идем наверх. За нами тащится Кацап, на ходу причитая:
— Что за люди вокруг, нет мне покоя! Одни бараны стреляют, другие как кони в двери ногами стучат, третьи молотком по железяке лупят!
Зоологический эпитет по поводу третьих он дипломатично пропускает. Поднявшись на предпоследний, четвертый этаж, как я и предполагал, застаем «картину маслом».
Гуменяра, довольно мурлыкая какую-то похабного содержания песенку, фомичом расковыривает стену напротив запорной планки закрытой бронированной двери. Достоевский, на другой стороне площадки, морально готовится разбежаться и угадать по вставленной в щель фомке ногой. Колобок с трубкой в зубах сидит на лестнице на полмарша выше и подает обоим советы.
— Что здесь происходит? Спектакль о подвигах молдавских волонтеров? Почему без грима и не в их форме? Какой это дубль? — ядовито осведомляюсь у них.
— Не бузи, профессор, жрать нечего!
— А обойтись денек никак нельзя?
— Эдик, чем стол накроем по поводу этого говенного отъезда? Мало ли что случится, так с пацанами на посошок не посидеть?! — рассудительно подает сверху Жорж их бандитскую идеологию.
— Нечем больше оскоромиться?
— Нечем! Тятя сегодня последние запасы выгреб!
Оглядываюсь на Федю. Тот молча кивает.
— Фу, запарился!
Гуменюк временно оставляет свои попытки проковырять стену и закуривает. Вокруг этой двери они вьются не первый день. Очень уж хороша, похоже, за ней приличный достаток.
— Давай гранатой рванем! — предлагает Жорж.
— Вы, дурни помороженные! Соображаете вообще, что делаете?! — ору я.
— Заткнись, замок! Сам ты дурак! Мы ж не мебель отсюда собираемся выносить, а пожрать поищем, посудки немного, и все! Закроем потом и уйдем! — решительно возражает Достоевский.
Троица, по их виду, сдаваться не намерена.
— Что вы закроете после гранаты, козлы безрогие?!
— Сам ты козел! — Жорж это сдуру ляпнул. У него сегодня умственно отсталый день!
— Серега, расковыряй пошире и пробуй выбить назад ригеля или отогнуть косяк! — продолжает командовать своей шайкой Серж.
— Эдик, не кипешуй! — вновь приходит ему на подмогу Жорж. — Подумаешь, дверь поковыряли! Да по ней же видно, что ее не на кровно заработанные ставили! Жил какой-то хмырь хитрый, крал на заводе, барахлом хату запихивал и дверь супер поставил, чтобы никто не видел натыренное, но все знали, какой он крупный перец! Квартира его цела, закроем потом. Ну скажи, чем он пострадает?
Обычно поддерживающие меня Витовт и Кацап помалкивают. Остаюсь в явном меньшинстве.
— Меня беспокоят не ваши намерения, а ваши действия! Порой от мулей уже перестали отличаться!
— Ты это брось, лейтенант! — возмущается таким сравнением Гуменюк. — Что, кто-то отсюда барахло грузовиками возил?!
— Как хотите, смотрите только… Вернутся чистолапые мудозвоны и начнут снова корчить дурочку про вечные мир и законность, будто ничего не было, так под статью попадете и других подведете!
— Срал я на эту законность, мать ее так перетак, — в три наката звучно выражается Достоевский. — Кабы ее с самого начала соблюдали, здесь дома не жгли бы и людям шкуры не дырявили! Бегать, докладывать на нас тут некому. А этот небольшой грешок боженька нам простит! И не такое прощал некоторым!
— Не глупи, Эдик, — неожиданно приходит ему на помощь Семзенис, — убитых мулей нам припомнят гораздо скорее!
— А я действительно не знаю, что и когда нам могут припомнить в этой стране дураков! Наворотили такого, что на все остальное хочется уже наплевать, согласен! Но о себе думать надо! Меняемся мы, ребята! Сначала как было? Ни рукой, ни ногой — никуда! Потом в разбитые и вскрытые квартиры уже можно. Затем и через окно хорошо! А сейчас дверь выломать — не проблема! Мы уже другие, а полканы-белоручки на том берегу прежние!
Поворачиваюсь уходить. По ситуации отступать придется одному. Кацапюра тоже с большинством. Хоть и молчит, но по нему видно. А вдруг водку найдут, и ему не достанется? Делаю несколько шагов вниз. В душе как-то муторно, будто я вроде как прав, но и не прав одновременно.
— Эй, лейтенант, на банкет хоть придешь? — примирительно спрашивает сверху Колобок.
— Да, конечно.
Вдруг я неожиданно для самого себя меняю решение:
— Я еще и с вами останусь!
— Вот это дело!
Пока они колупают дверь и точат лясы, сижу и злюсь на себя. Какого рожна я к ним прицепился? Взыграли воспитание и логика мирной жизни! Неприменимо это здесь! Не зависело и не зависит ни от меня, ни от ребят, что будут война, беженцы, что боевые позиции и постой будут в жилых домах, что не будет нормального подвоза еды, и много чего другого не будет. Они просто приспосабливаются жить в этих условиях. Надо есть, надо где-то спать, надо, наконец, выжить, не став при этом инвалидом! Что перед этим несколько расковырянных дверей? Черт с ними, с этими призрачной законностью и нелепой интеллигентщиной! Сейчас мое дело — быть с ребятами. И под пулями врагов, и под этой дверью!
— Может, ключом Калашникова попробуете?
— А? Да не… Здесь этот номер не проходит…
Гуменюк, продолжая подмурлыкивать, методично ковыряет стену. На пол сыплются куски кирпича и штукатурка. Звонкими ударами пытается выбить обнажившиеся ригеля. Затем, вместе с докурившим свою трубку и спустившимся на подмогу Жоржем они наваливаются на вставленный в щель фомич. Медленно, но верно швеллер выгибается, и ригеля замка выскакивают из его отверстий. Под вопли «ура!» дверь открывают, и воинство вторгается в неизведанное. Поднимаю зад и топаю за ними.
Богато! Но кому, на фиг, нужен весь этот хрусталь, фарфоровые слоны и кошечки, медные подсвечники и чеканные вазы? Мулям на бошки перекидать — роту убить можно, так они здесь внизу не ходят. Пожрать бы чего… Осматриваем хранилища. В квартире два холодильника — на кухне и в коридоре. Лезу в них. Ну и вонь! Полнехоньки сгнившими продуктами! Вот гадость!
— Ага!!!
Шарящий на кухне Кацап начинает доставать пакеты. Шесть кило муки и банка… Чего там? Нюхаем, пробуем на язык. Яичный порошок! И там еще в кульке, кажется, мука, еще килограмма два… Нет, это сухое молоко! В тумбе внизу находим макароны и консервы. Колбасный фарш, рыба… Сказка!
Шуршащие в комнатах Серж, Жорж и Гуменюк тоже что-то находят. В квартире учиняется полная ревизия. Помимо прочего, обнаруживаются компоты и консервированные овощи, кукурузная мука, курятина в стеклянных банках. Главное, приведшее всех в поросячий восторг, — два трехлитровых закрученных бутыля водки, как раньше продавали в сельских магазинах. Все это хорошо. Даже очень хорошо, а то с
