A под ним я голая

того же дня электросенсы отправлялись на прилавки магазинов. Меня так взбодрило, что наконец-то смогу заработать, что я даже перестала бояться собак. Я была на подъеме. Не успевала я закупить товар, как звонили приемщицы и требовали новые партии «Книги Перемен», «Агни- Йоги», «Гадания на Таро», «Ауровидения» и «Звенящих кедров России».

2.26

А потом я чуть не погорела, потому что нарвалась на подделку. Выяснилось это в букинистическом отделе магазина эзотерических товаров «Путь к себе», особенно любимого мною по многим причинам: во-первых, он работал до девяти; во-вторых, принимал в любой день; и в-третьих, находился в километре ходьбы от издательства «Март».

Приемщица Лена была хоть и молода, но в эзотерической литературе секла хорошо.

– А это что вы даете? – спросила она, указывая на темно-зеленую обложку «Диагностики кармы».

– Я вам их всегда приношу…

– Вы приносили Лазарева, – сказала Лена. – А это Лазорев, прошу заметить. Через «о».

– Обложка та же самая… Я и не знала, что книги подделывают.

– Еще как! На прошлой неделе Анастасию нам приносили, про магию кедров которая пишет, – так было Анастосия, и вместо духовного развития сборник кулинарных рецептов на основе кедрового масла. А обложка один в один – ветки, шишки…

Мне было бы смешно, если бы не было так грустно. Анастосия, Лазорев… Вот уроды! Ботинки, мои новенькие непромокающие ботиночки отдалялись, я прямо увидела это физически, представив их уплывающими на льдине, все дальше и дальше от берега. Нет, допустить этого я никак не могла. И решилась прибегнуть к крайнему способу: я соврала.

– Знаете, я изучила этого Лазорева. Там не рецепты, там тоже про духовность. Даже еще понятнее. Со всей ответственностью заявляю: если человек прочтет эту книжку, ничего страшного с ним не случится. А один экземпляр я лично вам подарю.

– Ладно, давайте попробуем, – ответила приемщица.

В какой-то момент мне стало казаться, что людей вокруг вообще интересует только одна тема, одна- единственная – изменение реальности. И ничего плохого по этому поводу сказать не могу. Мою-то реальность эти книги точно изменили: через двадцать шесть дней после открытия в себе таланта коробейника я пошла в ГУМ и купила две пары отличных ботинок: на лето и на зиму.

1.23

Окна в доме уже горели: тетя Валя ошиблась, автомат заменили за пару часов. Квартира встретила нас полной иллюминацией: я, оказывается, оставила тумблеры включенными. Родион разделся, аккуратно сложил шарф, перчатки и шапку, повесил на крючок пальто, вымыл руки и по привычке пошел на кухню. Там он увидел в раковине Эверест немытой посуды и! и! наорал на меня. Первый раз в жизни на меня повысил голос мужчина. За что – за не вымытую в потемках посуду! Это было несправедливо. Кто там у нас за что боролся? Ну-ка напомните мне.

– Я не кухарка, чтобы работать при свече.

– Эти тарелки были в мойке еще вчера!

– Никогда больше на меня не кричи, – сказала я спокойно и вежливо, мысленно досчитав до трех и представив себя ледышкой в морозильнике. Вышло убедительно.

– Прости меня, пожалуйста, – опомнился Родион. – Терпеть не могу, когда дома бардак. Я один раз даже Сонькины и Машкины игрушки выкинул, потому что они их не убрали.

– Игрушки? Выкинул?

– Я их несколько раз предупреждал. Что соберу все, что на полу, и выброшу. А они все равно не слушали. В один прекрасный день поиграли, все расшвыряли и так и оставили, и ушли гулять. Я прихожу – дома бардак. Тогда я сгреб, что на полу валялось, и отнес на помойку.

– Никогда бы не подумала, что ты такой жестокий.

Родион усмехнулся.

– Ну, самые любимые игрушки я, конечно, оставил. У Соньки был плюшевый кот, а у Машки – Почтальон Печкин. Я их просто спрятал подальше. А вот железную дорогу, кубики, куклы, конструктор…

– И как они отреагировали?

– Как, как. Ревели весь вечер. Тамара даже на помойку ходила, хотела обратно забрать, но там ничего уже не было. На следующий день мы, конечно, пошли в «Детский мир» и опять все купили. И больше они уже никогда ничего не разбрасывали. Поиграли – убрали. Поиграли – убрали.

– А где вы тогда жили? Здесь, на Сходненской?

– Да, уже здесь…

– Пойду чайник поставлю. – У меня мелькнула догадка. Но вместо того чтобы отправиться на кухню, я порылась в каптерке и вытащила за волосы Маринину куклу. – Не ваша?

– Наша!

Как чувствовала, что у этой куклы грустная история.

– Было ваше – стало наше. А как ее раньше звали?

– Не помню. Кажется, Аня. Откуда она у тебя?

– Гамаза нашла на помойке…

1.24

Спали мы под одним одеялом. Имея разные представления о жизни, разные вкусы – настолько, что даже хлеб последнее время ели каждый свой: Родион отрезает от французского багета, а я – от обсыпного батона «Колос», – мы все-таки сходились в том, что одеяло у мужчины и женщины должно быть общим. И оно примиряло, сближало, сплачивало нас – легкая пуховая стежка в белоснежном конверте пододеяльника.

Мы легли, как обычно, в начале второго. Родион нащупал на тумбочке пульт, включил на середине поздний фильм, но усталость взяла свое; не прошло и пяти минут, как он повернулся лицом к стене и тихо засопел. Я высвободила пульт, нажала на красную кнопку – моргнул экран, – потом погасила ночник, взбила подушку и долго лежала с открытыми глазами и думала о жизни.

Очнулась я оттого, что среди ночи, во сне, Родион злобно, с остервенением, рванул на себя одеяло. Я услышала треск оборвавшихся ниток – и тут же оказалась совершенно голой. О, сколько всего было в этом рывке! Сколько ненависти, и раздражения, и превосходства, и силы. Воздух вошел колом в горло, застрял за грудиной. Мы и раньше, случалось, перетягивали друг у друга одеяло, но то была игра, веселая супружеская забава, всякий раз оканчивавшаяся объятиями… Этот жест – значил совсем иное. Я почувствовала это всей кожей, я словно вдруг оказалась на людях без одежды, словно с моей души сорвали тонкую защитную пленку – и она осталась нагая под ледяным дождем. Nue dessous. И ей очень холодно. И очень больно. Я поняла: все, мне в этой постели делать нечего. Стоп. Почему это мне. Ему.

Утром, пока Родион еще спал, я сходила в сберкассу, оплатила коммунальные счета, сложила квитанции в ящик стола, написала записку, где кроме прочего сообщила, что быть жилеткой, вышитой слезами по Тамаре, в мои планы не входит никак, и стойким оловянным солдатиком тоже, тихо закрыла за собой дверь и уехала к бабушке в Белорадово. Первое время Родион мне снился, а потом перестал.

Какое счастье, что я не поддалась тогда на уговоры и не испортила квартиру этой ужасной лепниной!

1.25

Полдень был хорош: солнечный, теплый… Я сидела на скамейке у Белорадовского пруда и грызла шоколадные галеты. Пруд только что освободился ото льда, и вода отблескивала, как серебряная парча на изломах. Где-то на дне спали вечным сном младенцы. Над парчой летел малиновый звон, низко кружила стая грачей. Я услышала, как сзади, на набережной, остановилась машина, но не придала этому никакого значения – продолжала сидеть и глядеть на подвижную амальгаму пруда.

– Детка! Так нельзя! Я обернулась: Леня!

– Уехала, никому ничего не сказала. Я из твоего этого… Эдика… Родика… всю душу вытряс, пока он раскололся, где тебя искать.

– Он что, еще там? – спросила я мрачно.