стал пить.
— Хорошо, что оставили.
— Я тоже хочу.
— Надо идти, — сказал Сашка. — Теперь уже недалеко.
— Может, здесь переночуем, у тети Лиды?
— Меня мать убьет.
— Меня, наверно, тоже… Пошли.
— Не говори никому про солдат, — попросил Сашка.
— Это беглые были?
— Да нет, эти в самоволку ушли. От них вином воняло — у беглых откуда вино? Они овощи на огородах воруют, грибы собирают в лесу, — Сашка замолк, а потом стал насвистывать мелодию из «Шербурских зонтиков».
Беглецы часто нарушали покой Лесной Дороги: вокруг находилось несколько гарнизонов. В прошлом году на поляну за школой даже вертолет прилетал — ловили трех рядовых. Они были вооружены, и нас до вечера не выпускали из класса. От нечего делать мы прилипли к окну и по перемещению фигур на опушке пытались угадать ход событий. Но на боевик было мало похоже: ни выстрелов, ни погони. Зажатые в кольцо оцепления солдаты сдались, и вертолет улетел.
От фермы до дома рукой подать — километра два, но мне казалось, что мы идем уже целую вечность — идем, идем и никак не дойдем. Но вот лес стал редеть, сквозь просветы между стволами показались огни, послышался лай собак. Мы приближались к поселку. Там нас уже искали.
— Вот они! — раздался чей-то голос.
Навстречу двигалась группа людей. Фонари разрезали тьму. Я различила папу с бабушкой и поняла, что мне капец.
— Где вы были?!
— Гуляли.
— Время час ночи! Где гуляли? В лесу?
— За школой. Мы книжки смотрели…
— Какие книжки?
— Макулатуру.
— Макулатуру в воскресенье увезли! Не ври, вас видели, как вы из леса выходили, — и папа пребольно влепил подзатыльник. — Домой придем, ты у меня попляшешь!
— Все! Никакого театра! Никакого дня рождения! Никаких гостей! Мала еще с парнями по лесам шляться! — подливала масла в огонь бабушка Героида.
— Еще раз вместе увижу, выдеру как сидорову козу! — пообещал папа. — Распишу как бог черепаху! А к парню у меня отдельный разговор.
— Н-ну? — с вызовом сказал Лифшиц.
Но тут подскочила его мама, схватила Сашку за руку и потащила прочь со двора.
— Пусти!
— Пойдем-пойдем-пойдем.
Я успела удивиться тому, что моего супермена так запросто взяли и увели, словно карапуза.
— Они, между прочим, за одной партой сидят, — вдруг вспомнила Героида. У меня упало сердце. — Завтра же скажу, чтоб рассадили. У, сволочь! Завел девочку в лес на ночь глядя. Что вы там делали? — снова накинулась она на меня.
— Огни смотреть ходили, — пролепетала я.
— Какие еще огни?
— Ведьмины…
— Что значит — ведьмины?!
— Так в книжке было написано.
— Я тебе покажу огни! Отвечай, чем вы там занимались?
— Ничем…
— Целовались?
— Нет… — сказала я, а сама подумала: напрасно мы не поцеловались… хотя бы разочек… Эх, счастье было так близко.
— Точно?
— Точно, — вздохнула я.
— Смотри у меня! — смягчившись, все же пригрозила бабушка.
Назавтра нас рассадили. К Лифшицу сел ботаник Карпухин, а меня вернули на заднюю парту к Таньке.
Два дня я ходила и ныла — почему мне нельзя с ним дружить? Не такой уж он и плохой, первое место привез с «Веселых стартов». И по математике у него пятерка… и по ботанике…
И тут бабушка произнесла непонятную странную фразу:
— А что это значит? — спросила я.
— Это значит, мы против евреев, — отчеканила бабушка.
Кто такие евреи, я знала.
«Ну что же ты, Сашка… — с сожалением думала я. — Был бы хотя бы цыганом…» И тут мне в голову пришла спасительная мысль: а Клейманы?! Наши соседи сверху, с пятого этажа, родственники известного актера Гафта? Бабушка, когда приезжала, с ними очень дружила. Фамилия соседей произносилась по десять раз на дню, и всегда с большим пиететом: «а вот Клейманы…», «а у Клейманов…» и тэ дэ.
Я думала об этом целый день.
— Баба, — спросила я вечером, — ты говоришь, что с Лифшицем нельзя дружить. А как же Клейманы?
— Что «Клейманы»? — рассердилась почему-то Героида. — Спать иди! Ишь, умная, — Клейманы! Клейманы достойные люди, а этот бандит ничему путному тебя не научит.
Ночью, в постели, я тихо и горько плакала в подушку и подсчитывала количество лет, через которые Героида уж точно умрет.
Но она еще поживет. Потом, когда мне исполнится шестнадцать, она пришлет на день рождения открытку с заснеженными березками и будет просить прощения за все, но я оставлю послание без ответа, потому что к тому моменту прощение во мне еще не созреет.
И тогда она больше не напишет ни слова.
Бледная поганка
Она, конечно, не пустит. Но я все равно поупрашиваю. Хоть нервы помотаю ей своим нытьем.
— Можно, ну ба-а…
— Нет, нельзя.
— На один часик! Пожалуйста!
— Нет, и не проси.
Сашка Лифшиц, одно только имя которого было теперь для меня табу, пригласил в субботу на день рождения. И я очень хотела туда пойти.
— Ба, я ненадолго! Ну почему нельзя?
— По кочану. Сама потом спасибо скажешь.
Бабушка Героида смотрела в упор. Взгляд ледяной, пронзительный. Я видела все прожилки глазных яблок, все красные сосуды на белках. Как же я ненавижу тебя, подумала я. Ярость подкатила тяжелым шаром к диафрагме и стукнула в грудь изнутри. Гнев замедлил время, обострил внимание до предела. Я вдруг увидела все предметы в мельчайших подробностях. Я видела
