Целая рать самых опытных, искусных агентов, «замешавшись» в толпе, зорко приглядывалась к людям и внимательно прислушивалась к их речам.
Устали мы за этот день анафемски: с раннего утра и до восьми вечера были на ногах.
В девять часов мы с Путилиным сидели за ужином. Лицо его было угрюмое, сосредоточенное. Он не притронулся к еде.
– Что ты думаешь об этом случае? – вдруг спросил он меня.
– А я, признаюсь, этот вопрос только что хотел задать тебе.
– Скажи, ты очень внимательно осмотрел труп? Неужели нет никаких знаков насилия, борьбы?
– Никаких.
– Нужно тебе сказать, дружище, – задумчиво произнес Путилин, – что этот случай я считаю одним из самых интересных в моей практике. Признаюсь, ни одно предварительное следствие не давало в мои руки так мало данных, как это.
– Э, Иван Дмитриевич, ты всегда начинаешь с «заупокоя», а кончаешь «заздравием»! – улыбнулся я.
– Так ты веришь, что мне удастся раскрыть это темное дело?
– Безусловно!
– Спасибо тебе. Это придает мне силы. И мой друг опять погрузился в раздумья.
– Темно… темно… – тихо бормотал он сам про себя.
Он что-то начал чертить указательным пальцем по столу, а затем его лицо на мгновение вдруг осветилось довольной улыбкой.
– Кто знает, может быть… да, да, да…
Я знал привычку моего талантливого друга обмениваться мыслями с… самим собой и поэтому нарочно не обращал на него ни малейшего внимания.
– Да, может быть… Попытаемся! – громко произнес Путилин.
Он встал и, подойдя ко мне, спросил:
– Ты хочешь следить за всеми перипетиями борьбы?
– Что за вопрос!
– Так вот, сегодня ночью тебе придется довольно рано встать. Ты не посетуешь на меня за это? И потом – ничему не удивляйся… Я, кажется, привезу тебе маленький узелок…
Я заснул как убитый, без всяких сновидений, тем сном, которым спят измученные и утомленные люди. Сколько времени я спал – не знаю. Меня разбудили громкие голоса: лакея и Путилина.
– Вставай, вот и я!
Я протер глаза и быстро вскочил с постели.
Передо мною стоял оборванный золоторотец. Худые, продранные штаны. Какая-то бабья кацавейка… Круугом шеи обмотан грязный гарусный [2] шарф. Дико всклокоченные волосы космами спускались на сине-багровое, все в синяках лицо.
Я догадался, что передо мной – мой гениальный друг.
– Ступай! – отдал я приказ лакею, на лице которого застыло выражение сильнейшего недоумения.
– Постой, постой, – улыбаясь начал Путилин, – ты не одевайся в свое платье, а вот, не угодно ли тебе облачиться в то, что я привез в этом узле.
И передо мною появились какие-то грязные отрепья, вроде тех, которые были на Путилине.
– Что это…
– А теперь садись! – кратко изрек Путилин после того, как я оделся. – Позволь мне заняться твоей физиономией. Она слишком прилична для тех мест, куда мы идем…
Глава III. Среди нищей братии
– Бум! Бум! Б-у-ум! – глухо раздался в раннем, утреннем, промозглом воздухе звон колокола Спаса на Сенной.
Это звонили к ранней обедне.
В то время ранняя обедня начиналась чуть ли не тогда, когда кричали вторые петухи.
Сквозь неясный, еле колеблющийся просвет утра с трудом можно было разобрать очертания черных фигур, направляющихся к паперти церкви.
То были нищие и богомольцы.
Ворча, ругаясь, толкая друг друга, изрыгая отвратительную брань, спешили сенновские нищие и нищенки скорее занять свои места, боясь, как бы кто другой, более нахальный и сильный, не перехватил «теплого» уголка.
– О, Господи! – тихо неслись шамкающие звуки беззубых ртов стариков и старух-богомолок, крестившихся широким крестом.
Когда Путилин и я, подойдя к паперти, перешли ее и вошли в сени церкви, нас обступила озлобленная рать нищих.
