возраста, у нее имелись любимый и любящий муж, любимый и любящий сын, просторная квартира в престижном районе, двухэтажный кирпичный особняк на берегу Истринского водохранилища, машина (ее личная - муж ездил на своей), любимые и любящие родители и собака, также любящая и любимая. Одним словом, дикторша обладала счастьем, и счастье становилось еще полнее, когда она замечала то восхищение, которое вселяют в окружающих - в первую очередь, разумеется, в мужчин - ее действительно прелестное лицо, ее ладная фигура, ее милая улыбка, ее умение безукоризненно выглядеть всегда, во всяком случае на людях. Сидя на заднем сиденье, дикторша молча улыбалась, вспоминая, как вспыхнули этим восхищением глаза юноши, недавно взятого в программу,- в качестве кого, она толком не знала, да и не было охоты узнавать. Она знала: такое же восхищение ей предстоит прочесть в глазах многих загорелых мускулистых красавцев, когда во время отпуска они с мужем отправятся в круиз по Средиземному морю на теплоходе, зафрахтованном какими-то невероятно богатыми спонсорами для кинематографистов. Удобный шезлонг, солнце, бокал с ледяным апельсиновым соком, рядом бассейн и муж, уже рыхловатый и вяловатый, но любимый... В предвкушении круиза о работе думать не хотелось. Все-таки за счастье приходилось платить - платить тем, что половину вечеров в течение месяца она не принадлежала самой себе, изучая подготовленные редакцией тексты и затем озвучивая их в прямом эфире. То, что редакция при написании текстов полностью придерживается точки зрения владельцев телекомпании, ее совершенно не смущало - дикторша считала это вполне нормальным. Да и возьмись она оспаривать точку зрения начальства и проверять, насколько освещение событий в ее программе соответствует реальному положению вещей, как тут же ее счастье не замедлило бы дать трещину. Поэтому она предпочитала придерживаться именно той точки зрения на события, которая предписывалась начальством для ее программы.
Ей, разумеется, было известно о том, что люди, придерживавшиеся иных взглядов, плевались, едва услышав ее имя; приходилось ей читать и весьма нелестные отзывы о себе в оппозиционной прессе. Однако над этим глупым недовольством, над этими жалкими уколами так приятно было посмеяться за дружеским столом, в компании бывших однокурсников! Дикторша щелчком выбросила окурок в окошко, мимо которого пролетали шумевшие и поблескивавшие в свете фонарей тополя, и вновь улыбнулась, вспомнив вспыхнувшие глаза незнакомого юноши...
Взвизгнули тормоза. Машину занесло, но шофер все же сумел справиться с управлением, и 'вольво' остановился почти поперек проезжей части. В результате резкого торможения дикторшу швырнуло вперед, и она больно ударилась плечом и щекой о спинку переднего сиденья. Из груди у нее вырвался крик испуга, а из глаз от боли брызнули слезы. Когда машина замерла на месте, ей показалось, будто опасность миновала: впереди в свете фар она видела совсем близко обшарпанный 'жигуленок', неожиданно выехавший со двора. Однако в молчании шофера, не спешившего вылезти и выбранить 'чайника', дикторше почудилось что-то странное. Странным было и то, что 'жигуленок' продолжал стоять на месте, и дверцы его оставались закрытыми. Шофер, в напряженной позе застывший на сиденье, тихо произнес сквозь зубы:
- Сзади...
Прижимая ладонь к щеке, дикторша мгновенно обернулась. Позади стояла
видавшая виды серая 'волга', а из нее уже успели выйти три человека в камуфляжной форме с автоматами 'АКСУ' наизготовку. Эти трое стояли на месте и недобро смотрели на стоящий 'вольво', когда открылась со стороны пассажира передняя дверца 'волги', и оттуда вышел подтянутый бородатый мужчина в таком же камуфляже, с кобурой на поясном ремне. Это жесткое лицо, эти холодные синие глаза после недавних событий запали в память великому множеству людей: еще до того, как человеку, вышедшему сейчас из машины, позволили выступить по телевидению, видеокассеты с записью его выступлений уже смотрела вся страна. Естественно, что дикторша, которой приходилось читать комментарий (и, надо сказать, довольно язвительный) к его телеобращениям и телеинтервью, узнала его мгновенно и затряслась от ужаса. Ее охватили сожаления: недаром ведь ей казались бездоказательными бросаемые повстанцам обвинения в жестокости, жадности, стремлении к диктатуре, которые ей приходилось озвучивать. Почему бы вовремя не попросить редакцию смягчить формулировки? Она же успокоила себя тем, что по другим каналам повстанцев вообще поносили на все корки. Еще бы - ведь они требовали государственного, то есть думского, контроля над телевидением, в том числе и над его доходами. Немного осведомленная о том, какие деньги совершенно бесконтрольно крутились на телевидении, дикторша понимала, что в лице телебоссов повстанцы нажили себе могущественного врага, и этот враг говорил устами обозревателей и комментаторов. Господи, ведь ее программа на фоне прочих являлась образцом сдержанности, почему же ей приходится платиться за всех? И кто мог ожидать, что расплата наступит так быстро? В мозгу дикторши на секунду вновь возникла палуба круизного теплохода, но она оглянулась на страшных людей, приближавшихся сзади, сжалась в комочек от страха и тихонько заплакала над крушением всей своей жизни и всех своих надежд.
Шофер не стал включать блокировку дверных замков - под стволами автоматов это было бессмысленно. Человека с бородой он не узнал, и потому у него оставалась слабая надежда на то, что остановили их не террористы, а какие-нибудь военные, которыми со дня захвата Центра была наводнена Москва. Правда, чутье говорило ему о тщетности таких надежд. Один из автоматчиков рывком распахнул дверцу и больно ухватил шофера за руку у плеча. Шофер попытался высвободиться, приговаривая:
- Да вы что, ребята? Да вы знаете, чья это машина? Вы что, неприятностей хотите на свою голову?
Неожиданно шофер стряхнул руку автоматчика, захлопнул дверцу и включил зажигание, поскольку двигатель 'вольво' от резкого торможения заглох.
Однако это было последним, что он успел сделать. Перед носом 'вольво' неизвестно откуда возник еще один автомобиль, и шофер в отчаянии вновь ударил ногой по педали тормоза. В следующую секунду его с бранью вырвали из-за руля, и он покатился по асфальту под ноги автоматчиков.
- Лежать,- приказали ему, когда он попытался подняться. - Руки за голову и не дергайся, а то пристрелю!
Открылась задняя дверца, и дикторша услышала грубый голос:
- Вылезай, красуля, приехали!
Дикторша в ужасе замерла, но отсидеться ей не дали - под приглушенную брань жесткие пальцы подхватили ее под локоть и под колено и выбросили из машины, как пушинку. Больше всего дикторшу напугал кавказский акцент сунувшегося в салон террориста - это было странно, так как с момента начала чеченской кампании дикторша рисовала чеченских боевиков благородными защитниками родных очагов, а бойцов федеральных войск - злобными недотепами, которые отыгрываются на мирном населении за собственные бестолковость и трусость. Когда красавица оказалась вне машины, то ее подхватила еще пара могучих рук, все замелькало у нее перед глазами, а в следующую секунду она обнаружила, что лежит ушибленной щекой на прохладной эмали капота 'вольво', а чужие грубые руки задирают ей сзади юбку. В голове у нее мелькнула дурацкая мысль:'Хорошо, что машину сегодня мыли...' Однако в следующий момент она осознала, что с ней собираются сделать, рванулась и вскрикнула. В ответ жесткие ручищи припечатали ее к капоту с такой силой, что она чуть не задохнулась. Ручищи задрали ей юбку чуть ли не на голову, и в свете фар на общее обозрение предстали красивые стройные ноги и дорогое белье. Вместо того чтобы восхититься этими сокровищами, кавказец почему-то заскрипел зубами от злобы.
- Какая ухоженная сучка, посмотри, да?- обратился он к второму террористу, державшему дикторшу, а затем грозно сообщил пленнице: - Сейчас мы тебе прочистим кое-что - будешь знать, как врать по телевизору.
Дикторша молча плакала, однако насильники почему-то мешкали. И тут в тишине раздался негромкий спокойный голос, который доброжелательно произнес:
- Отпусти ее, Умар, не валяй дурака.
Террорист, который шумно сопел и, казалось, окончательно утратил контроль над собой, тут же беспрекословно повиновался. Дикторша медленно выпрямилась и стояла, втянув голову в плечи - повернуться ей было страшно. Единственное, что она заставила себя сделать в своем шоковом состоянии - это одернуть юбку. Если бы она расслышала приглушенный смех кавказца, то, возможно, и поняла бы, что он вовсе не так уж стремился ее изнасиловать, однако слышала она только свой страх.
- Повернитесь,- произнес тот же спокойный голос. Дикторша повиновалась и оказалась лицом к лицу с главарем террористов, пристально и чуть насмешливо смотревшим ей прямо в глаза. В этом взгляде не читалось ни тени того восхищения, к которому она привыкла, однако она почему-то почувствовала себя
