происходящим во дворе, а наряд настоящих милиционеров, проверявший работу вахтеров в окрестных учреждениях, уже успел приехать и уехать раньше. В результате к рассвету округа погрузилась в состояние безмятежного покоя, который не нарушался даже шипением автомобилей, проносившихся по Садовому кольцу. Солнце еще не встало, но мрак ночи уже рассеялся, тускло заблестели покрытые росой крыши, и в неподвижной листве деревьев, кое-где поднимающихся над каменными уступами зданий, послышались первые возгласы птиц. В квартире все отчетливее выступали из мрака лица бойцов и оружие, которое они сжимали в руках. Корсаков посмотрел на часы и произнес:'Время'. Разговоры умолкли, и в наступившем молчании слышалось, как на кухне из протекающего крана капает вода в старую чугунную раковину. У Корсакова промелькнула мысль, что хорошо было бы отремонтировать эту коммуналку и поселить в нее с семьей кого-нибудь из тех ребят, которые сейчас рядом с ним готовились к бою. Впрочем, гораздо вероятнее было другое: большинству из этих людей предстояло никогда больше не увидеть своих близких. Теплое чувство шевельнулось в душе Корсакова, но то была не жалость - каждый солдат должен знать, на что он идет,- то была благодарность. В этот миг Корсаков в бинокль увидел, как с Садового кольца в арку поворачивает небольшой автобус 'ПАЗ', набитый людьми. Он перевел бинокль на въезд из переулка: там возникла тупая морда крытого военного грузовика. Боец, стоявший рядом с Корсаковым, прошептал:'Кажется, они'. Корсаков тронул его за рукав и приказал:
- Вы останетесь со мной, остальные вниз и по местам.
Залязгало оружие, загрохотали по старому крашеному полу тяжелые ботинки, послышались громкие голоса и даже смех. Весь этот шум выливался на лестницу и, раскатываясь эхом, стихал внизу. Через тесное
пространство дворика бойцы отряда перебегали молча и исчезали среди разнокалиберных построек, окружавших двор здания, в котором сидел Неустроев. Тем временем автобус и два военных грузовика въехали во двор административного здания. Из дверей автобуса и из кузовов машин на асфальт начали выпрыгивать вооруженные люди в черной одежде. Их выкрики достигали даже слуха Корсакова. Тот поморщился:
- Вот идиоты - мало того, что разъезжают по городу с оружием целыми батальонами, да еще и орут, как в кабаке. Отделаемся от них наконец...
С этими словами он вышел в соседнюю комнату, взял там принесенную специально для него снайперскую винтовку СВД и вернулся с нею к окну. Бинокль он отдал оставшемуся при нем бойцу и смотрел теперь на происходящее во дворе через оптический прицел. Ему было хорошо видно, как мнутся и озираются по сторонам выскочившие из машин фашисты, ожидая приказов своего начальника. 'Фюрер' Владимир показываться не спешил, однако какое-то указание, видимо, все-таки отдал: несколько человек начали неуклюже ломиться в запертую дверь заднего хода, другие принялись ломать оконную решетку на первом этаже. 'Открывай!'- слышались угрожающие возгласы. Корсаков в свое время поинтересовался у 'фюрера', как тот собирается захватить свой объект, однако 'фюрер' наотрез отказался отвечать. В результате все происходило на редкость вяло и непрофессионально. Корсакову это, разумеется, было только на руку, однако смотреть на чужие бездарные действия всегда неприятно. В тишине квартиры прогремел дверной звонок, и боец, которого Корсаков оставил при себе, пошел открывать. Продолжая наблюдать в прицел происходящее во дворе, Корсаков услышал приближающиеся шаги и, не оборачиваясь, сказал:
- С возвращением, капитан! Бери бинокль - такое не часто увидишь.
Капитан Ищенко последовал его совету. Во дворе продолжалась неразбериха, но кое-какие изменения уже просматривались: дверь под напором нескольких человек, орудовавших кто монтировкой, кто просто прикладом автомата, начала разрушаться. Откуда-то принесли лестницу и приставили ее к лишенному решетки окну второго этажа. Между тем и от окна первого этажа удалось отодрать решетку. Оглушительно зазвенело разбитое стекло, усугубляя общий шум, поднятый атакующими. Глядя на их действия и слушая эти звуки, Корсаков морщился, как от зубной боли. 'Вот идиоты...- бормотал он. - Что же там Неустроев медлит? Сейчас ведь милиция приедет или еще что-нибудь стрясется...' Внезапно Корсаков умолк и плотнее прижал приклад к плечу - это 'фюрер' наконец соизволил появиться из автобуса. За ним спрыгнули на асфальт те самые два его клеврета, которые были с ним в студии при съемке его выступления. 'Фюрер' явно нарисовал в своем сознании эффектную сцену: изувеченная дверь падает к его ногам, и он, шагая по ней, картинно входит в дверной проем. Однако доломать дверь фашистам не удалось. Неожиданно откуда-то с неба, словно глас Божий, голосом капитана Неустроева загремел динамик: 'Внимание! Вы окружены! Предлагаю сложить оружие, в случае сопротивления немедленно открываю огонь на поражение. Повторяю: сложить оружие и отойти от здания к стене склада'. Подкрепляя прозвучавшие слова, из окон обоих противоположных крыльев здания, построенного буквой 'П', высунулись пулеметные стволы - с первого взгляда можно было определить, что их не менее двух десятков. Кто-то предложил сверху - без динамика, но достаточно убедительно:
- Ложите оружие, козлы, а то сверху гранатами закидаем.
Корсаков неотрывно наблюдал за 'фюрером', положив палец на курок винтовки. У того на лице вначале изобразилось тупое недоумение и сохранялось довольно долго - даже когда окружающие подручные тревожно и выжидательно уставились на своего главаря. Однако затем лицо 'фюрера' исказила гримаса ярости. Он что-то выкрикнул - по его губам Корсаков прочел слово 'измена' - и схватился за кобуру. Его клевреты тоже судорожным движением вскинули автоматы. Капитан Ищенко, глядя в бинокль, издал какой-то неопределенный звук, и в этот момент Корсаков нажал на спуск - раз, другой, третий. Над оцепеневшим рассветным городом отчетливо раскатились три выстрела. Ищенко увидел в бинокль, как голова 'фюрера' резко мотнулась в сторону, рука со скрюченными пальцами прочертила дугу в воздухе, а по белой стенке автобуса хлестнула струя крови. Тело беспорядочно повалилось к автобусному колесу, а все стоявшие рядом застыли на месте, присев и испуганно озираясь. Один из подручных 'фюрера' как бы машинально вскинул автомат и выпустил очередь куда-то в пространство. Вновь зазвенело разбитое стекло, и вновь Корсаков открыл огонь - два выстрела, почти слившихся в один, и затем еще два. Стрелявший из автомата пошатнулся, выронил оружие, весь обмяк и сел на асфальт, затем повалившись на бок. Его товарищ вскинул руки таким движением, словно хотел схватиться за шею, но затем, как бы передумав, на долю секунды замер и тяжело рухнул навзничь. Ищенко видел, что все трое убиты наповал.
- Ловко...- пробормотал он, но с неодобрением в голосе. Не то чтобы он жалел главных фашистов, но убийство, не вызванное самозащитой, было в его глазах нарушением неких главных жизненных правил и вызывало протест. Корсаков понял, что происходило в душе капитана, и похлопал его по плечу со словами:
- Если бы я не стрелял, то тут сейчас была бы бойня. А сейчас смотри - тишь и гладь.
Действительно, люди 'фюрера', боязливо озираясь по сторонам, складывали оружие на асфальт и с поднятыми руками плелись к кирпичной стене старого склада, стоявшего напротив административного здания. Сопротивляться никто из них уже не пробовал. Вскоре все они скрылись из виду - от наблюдателей их загораживала складская постройка. Корсаков заметил:
- Я, честно говоря, не ожидал, что он схватится за оружие. Недооценил я его. Ну да ладно - они все трое это заслужили. Как по-твоему, капитан?
- Это не нам решать,- отозвался Ищенко, наблюдая в бинокль за тем, как вышедшие из здания люди Неустроева собирают оставленное оружие. Сам капитан появился в окне второго этажа и, жестикулируя, начал давать какие-то указания. Видимо, повинуясь им, один из его подчиненных забрался в кабину автобуса и быстро отогнал его в угол двора, затем спрыгнул на асфальт, пересек бегом двор, вскочил в кабину грузовика и поставил рядом с автобусом сначала один, а затем, повторив операцию, и второй грузовик. При этом ему пришлось осторожно объезжать своих товарищей, волочивших тела убитых к подвальной лестнице. Лестницу, как обычно в московских домах, защищала от непогоды пристроечка с жестяной крышей. Мертвецов даже не стали убирать в подвал, а просто подтащили к двери в эту пристройку и свалили на лестницу. На асфальте остался, говоря языком оперативников, хорошо заметный 'след волочения' - влажная от росы пыль, размазанная под тяжестью трупов, цепочки капель крови и широкие кровавые мазки. Снова загремел динамик, обращаясь к пленным:
- Ну вы, уматывайте отсюда, пока не поздно, и больше не попадайтесь!
Пленные фашисты, видимо, не сразу поняли, что для них все уже кончилось, и потому приказ пришлось повторить:
