Люда над шуткой не посмеялась. Сева подумал и покурил:
— Ну, ладно. Как жизнь, как дела, расскажи? — он хотел подойти, положить руку на талию, на плечо, может быть. Или просто взять в руку ее ладонь, и притиснуть легонько, дружески. Но не решился. Не в первый раз… Да, не в первый уже не решился… М-мм… Ну, ничего, придет скоро все, по другому, — само собой. Придет! Стоит ли, столько выждав, теперь торопить события? Можно накуралесить, и оттолкнуть, вдруг, Людмилу, не дай бог... Столько нормальных вещей человеком теряется по легкомыслию, так ведь?...
— Люд, — пояснил он, — я что про собаку-то? Жизнь, понимаешь, я ж все об этом… Вот, Ральф, например, — это же он карусель закрутил? Которой, я так понимаю, в милиции вовсе не рады!
— Ну, да, Сева, — он! Ну уж точно не я, — ты и сам понимаешь.
— Не ты! Так вот, этот пес, которого повязали — выходит, что как бы за Ральфа, — ответчик! А ты не находишь?
— Нет, я так не нахожу.
— А чего?
— Хотя бы того, что не знаю: а не анекдот ли ты мне рассказал?
— Какой? Про собаку?
— Да.
— Я ж тебе говорю — мой сосед…
— Но еще говорил — анекдот.
— Да если б я врал, это чистая правда! Пса зовут Гросс, — у соседей проверить можешь…
— Сев, да не все они, эти люди такие, как ты говоришь…
— А-а, ты о них? Да, — все солдафоны, Люд! Даже если способен был думать какой человек, — так профессия сделает дело. Профессия, ты ж должна это знать, — наложит свой отпечаток. А как же: милиционер он и должен быть милиционером — Пришибеев, — унтер! Не был таким, так станет. Не ясно?
Люда молча не соглашалась.
— Но у нас с тобой, Люда, пари было честным, Так ведь?
— Честным.
— Сентябрь скоро…
— Сентябрь…
— А: в сентябре у нас будут темы другие. Намного лучше! Все будет лучшее. Ты поняла меня?
— Не совсем, — помолчав, серьезно отозвалась Людмила, — речь шла только о романтическом ужине…
— Ну, ведь со свечами?
— Ну, да, со свечами.
— Ну, так что? Ты разве не понимаешь?...
Люда молчала.
— Ну, как? Я полагал, ты догадываешься и одобряешь… Ждешь даже, может быть… А чего бы нет? Нормально же, а Люд?
— То есть, если оно со свечами, то мы потом спать ляжем вместе?
— А что тут такого? Каждая женщина — это жена. А я, ну, давай руку на сердце, Люда: я — лучшая партия! Разве не так? Ну, извини меня, Люд, извини.
— Да уж ты извини меня, Сев…
— Слова назад брать не будешь?
— Не буду.
— Спасибо. Огромное, Люд, спасибо! Ну, вот, хорошо! Все у нас хорошо. А сентябрь уже, слава богу, близко! Пока, дорогая.
— Пока.
***
«Еще один адрес сегодня, — решил Потемкин, — ведь завтра на смену!». Помедлил: «А, может, напрасно спешу? Подгоняет кто-то? Никто! Может лучше мозгами теперь поработать, подумать? К Мацу ведь неподготовлен был, в результате и выяснил что? Да практически — ноль!». Непокоило-таки его впечатление, не забывалось, что не продумал беседы и получил только то, что пожелал сказать Мац, а не то, что хотел бы услышать Потемкин. А там было, было! Да поезд ушел…
Спешить? Не спешить? Будь привычка, монету бы бросил Потемкин. Да не любил он так, наугад…
А у Людмилы, внутри, глубоко, там где человек не всегда себя слышит и понимает, возбуждалось, как рябь по воде, беспокойство. Сентябрь… Приближается Сева к тому, что б, наконец, получить, свою… свой, в общем, выигрыш.
Что ж, все живут парами, все: кто почаще, кто, может, пореже, имеют близость. Так принято. Это судьба. Такова природа. Кто б удивлялся? Чему? Но Потемкин считал не совсем так, он слышал Людмилу: «На эту тему… Суть понятна, проста — нереализованность».
Ей не хотелось, «ни. к свету, ни может, на дно…», с Гриневичем. Все-таки, он ее не добивался, а покупал. Пусть честной монетой, но все же…
***
Казалось Потемкину, что недалеко уже где-то она — финишная прямая. Азарт потихонечку кровь будоражил. «Хорошо бы, — подумал он, — отпроситься на завтра у ротного!». Железо казалось реально горячим, а за сутки, которые он проведет на маршруте, оно охладеет. Не совсем, скажем так, не фатально, но все же…
— Але! — Потемкин рискнул набрать ротного.
— А, Потемкин! Вот хорошо, что ты позвонил! Станкевич Людмила просит, чтоб ты ей позвонил. Ты слышишь?
— Спасибо. А мне бы на завтрашний день…
— Отпроситься, что-ли?
— Ну, да…
— К ней собираешься, а, Потемкин? Нет! Уйдешь от меня — нагуляешься вволю. Сейчас- никаких. Ты понял?
— Я понял, спасибо.
Свернув размышления о недалеком финише, стараясь забыть разговор с командиром, Потемкин перенастроил себя на реалии дня грядущего, передохнул, и снял телефонную трубку.
— Это Потемкин!
— Спасибо, — голосу, если была в нем попытка скрыть нотки усталости, скрыть их не удалось, — Ну как я могла б не узнать? Кто еще так умеет, как мы, начинать разговор без экивоков и предисловий?
— Добрый вечер, Людмила…
— И Вам, Георгий…
— Видите, эта ошибка легко поправима, правда? Приветствовать мы научились.
— Правда. Но, это, может быть, и не ошибка?
— Значит, это манера, присущая Вам и мне. И пусть она будет, какая ни есть!
— Кажется, неплохая манера…
— Может быть. Нетипичная…
— А что, это значит? Значит, неправильная? — в наивном вопросе явно угадывалась улыбка.
— Мы можем так не считать. Это наше право.
— Я им воспользуюсь. Скажите, — не без волнения, тихо спросила она, — а Вы не воспользуетесь своим правом, уклониться от моего вопроса?
— Сейчас?
— Да, сейчас.
— Не воспользуюсь.
— Почему же?...
— Когда меня кто-то ищет, я думаю, что это зачем-то нужно…
— Не знала, Потемкин, — ни расстояние, ни слепота телефонных линий, уже не смогли бы спрятать
