— Та, яке в мои роки, життя? Потихэничку, вот, потихэньку…
В низком ее флигельке, где она жила, уступая дом сыну, сумерки были в дневное время. Оконца — слепые, — почти у земли, а потолок, — над затылком. И пол земляной. Все здесь говорило о трудной, явно к закату клонящейся жизни. Жизни, в которой хорошего мало, в которой черта, за какой может быть хорошее, — недостижима. «Спасибо!» ему, — о сыне подумал милиционер, — судьба ее — это его рук дело!».
— О, — осмотрелся, привык к дневным сумеркам, милиционер, -у Вас посвежело! Алеша ремонт поделал?
— Ни! — тихо сказала Анна Ивановна.
— А вот, он где? Сын-то Ваш где, Анна Ивановна? Знаете?
— Хто его зна! Десь, мабуть, блукае…
— М-мм… А давно? Давно, Анна Ивановна, он блукает?
— Та, уж давно! Десь так — мисяц, мабуть…
Ясно! Все участковому было ясно…
— А пил он в последнее время?
— Завжди пил!
— А Вы скажите, с кем пил?
— Ой, да хиба же я знаю, с кем? Они ж вси одинаковы, вси. А пьют они в хате. З ним. Я к ним не хожу.
— Может, соседи к нему заходили? Ну, с улицы вашей? Друзья — ну, кого-то, Вы можете знать. Кто видел его последним?
— Соседи, так — ни! Ни було!
— Точно не было, да?
— Ни, вот сусидив — ни! — она твердо об этом сказала, — А друзи, — она головой покачала, — не знаю я друзив. Та, вси — на одне обличчя!
Вздохнул участковый. Еще раз вздохнул… Помолчал…
— Анна Ивановна, — тихо сказал он, — а я за Вами! Возьмите пожалуйста, паспорт и мы с Вами вместе поедем.
— Ой, да кудой-то? — тревожно спросила она, перестав дышать.
— Не придет больше сын Ваш, Анна Ивановна. Умер он…
Лицо утонуло в костлявых ладонях. Стон осенних озер, изнывающих под тяжестью льда, который ломает себя, набирая от холода вес, слышался из-под ладоней. Слова бились, стучали в худую спину и в грудь, изнутри. А говорить их у Анны Ивановны не было сил…
***
В морге фрагмент был предъявлен на опознание матери погибшего. «Да, это он!» — опознала мама. Погибший — Жуляк Алексей Петрович.
Маму допрашивал следователь прокуратуры.
— Значит, перед восьмым марта пропал он, так? Чего же Вы, Анна Ивановна, не обратились в милицию сразу, когда он пропал? Перед восьмым — не вчера ведь пропал!
— Боже мой, — робко, как большинство пожилых, глубоко одиноких людей, отвечала она. — Да ведь я не знала. Не знала что нет его.
— Больше месяца, — не соглашался следователь, — человека нет, а родная мама молчит!. Вы могли заявить, что пропал. Мы б искали. Может, нашли бы живого.
Сжималась она, своим сухоньким телом. Неловко ей было: он правильно говорил. Он ее не понимал, потому что не знал Алексея…
— Может быть, Анна Ивановна, -следователь и помолчал, и подумал, но не отступал, — может Вы, — он смотрел ей в глаза, — может, все-таки знаете, ну, — предполагаете, кто мог так сделать? Ребенок же Ваш…
— Так ведь… — послушав его, да на тот же лад, — отозвалась мама, — Запил, я же думала, что он запил. Не знала, совсем ничего про него… Откуда?
Повинно, как перед мечом палача, опустилась ниц голова: — Ребенок!... — сказала мама. «Ребенок!» — задело ее это слово…
— Ну, а пока его не было, кто-то ведь приходил. Кто, Анна Ивановна? Кто-нибудь, кто-то один, но был? Ну, ведь, был?
— Да, какие-то были, какие-то — нет… Ваш уже, — вспомнила Анна Ивановна, — спрашивал. Вот. А соседей, с улицы нашей, — не было, ни одного! А другие — они же ведь все на одно лицо. Хуже, чем мой еще, пьют!
— Ну, — устал прокурорский работник, — я сейчас, Анна Ивановна, все запишу, что Вы мне рассказали. Всю правду, ладно? Паразитический образ жизни… — Ну, это же так?
Скрыв глаза, Анна Ивановна несколько раз торопливо и облегченно, кивнула.
Написав, прочитал прокурорский работник вслух, и спросил:
— Что-то дополним?
— Ой, да не надо…
— Ну, а было, что уезжал Алексей к друзьям?
— Кто знает, а может, и было... Не знаю... Пропадает где… шляется... И теперь-то я думала, что он живой…
— У Вас же еще есть сын?
— Старший... В Сибири живет. В Братске. Уж больше 15 лет как уехал. Работает. Все у него хорошо. И семья. Внучка у нас.
— А с Лешей он как? Помогал как младшему?
— Младший — вот он-то и помогал бы. Да Леша мой, на него — как собака! Дрались. Леша его топором зарубить хотел. Дурак, когда пьяный.
— Ссорились, значит?
— Ой как ссорились. Думала уж, быть беде, да Иван уехал. Вот из-за него и уехал! А мне лучше-то Ваня бы тут был... Десять лет не видались они. Иван-то был тут, да этот в тюрьме сидел. Он всегда может приехать: деньги есть, и семья хорошая…
— Леша туда не ездил?
— И не знает-то, где это.
— Последний раз когда Иван был?
— Да уж пять лет, как последний раз...
— А в этом году?
— Не был.
— А не собирался?
Неплохо б услышать: «Да, собирался, звала я...».
— Да написал бы, или же, телеграмму отбил.
— А мог он приехать, да не у Вас, -у кого-то остановиться?
— Да у кого? Нет, навряд ли.
Следователь дописал протокол. Еще раз почитал.
— Не торопитесь, подумайте — все ли я написал?
Не кивала, скорее трясла головой Анна Ивановна, выражая усталость, уважение к следователю, и сознание безнадежной никчемности этой беседы.
— Спасибо. Вот здесь подпишите. Вот как пенсию получаете, так же и подпишите.
***
— Ну, как? — позвонил Евдокимов, — Холодно? Горячо?
— Холодно, ужас, Владимир Иванович!
— Да, уж… Совсем ничего?
— Такой образ жизни, ты понимаешь…
— Да можно понять…
— Она и не знала, что он почил.
— Ну, все-таки: больше месяца?... Когда бы она спохватилась, а?
