— Именно так и было со мной, — сказал незнакомец. — Когда-то давно, тамплиер, я был красавцем и страстно любил женщин. Я сражался там, в жаркой пустыне, где камни лопаются под палящим солнцем. Точно князь, я разъезжал по всему Иерусалиму. В гордыне своей я нарушил принесённые обеты и спал с женщиной, которая была проклята. Впрочем, это касается лишь меня одного, это песня моей души. Достаточно сказать, что сюда я возвратился излеченным. — Он издал смешок. — Слишком поздно! Лицо моё всякого приводит в ужас. И до сих пор я отверженный среди людей.
— Кто ты?
— Так почтенный Гастанг тебе не сказал? — Незнакомец усмехнулся. — Я — Ловец мертвых, Хранитель трупов, Прокаженный рыцарь. От заката и до рассвета, когда город погружен в сон, я плыву по реке на своей барке. Ищу мёртвые тела на мелководье, в зарослях камыша, на илистых отмелях, обнажающихся при отливе. Мне ведома река — непостоянная и жестокая любовница. Я отыскиваю места, куда она выбрасывает покойников, бледных, холодных, окутанных водорослями. Я собираю их по поручению совета города и отвожу в свою обитель, маленькую часовню Святого Лазаря — это ниже по течению, близ большого моста. Обмываю тела, очищаю и умащиваю. Вывешиваю объявления. За самоубийцу — два пенса. За жертву несчастного случая — три пенса. Пять — за убиенного или незаконно лишенного жизни.
— Ты что же, пытаешься запутать моего гостя? — пошутил Гастанг.
— Запугать? — Хранитель трупов так глубоко вздохнул, что заколыхался закрывающий лицо платок. На какое-то мгновение де Пейн увидел нижнюю часть жестоко изуродованного лица. — Запугать? Мне ли запугивать тамплиера, доблестного рыцаря, одержавшего победу при Куинсхайте? — Страж ударил по полу своим посохом. — Нет, я не собираюсь его запугивать. Вряд ли у меня это получится. Да к тому же он постепенно узнает вещи, куда похуже этого.
— Расскажи, — повелительно произнес Гастанг. — Расскажи ему то, что знаешь сам.
Хранитель придвинулся ближе, опираясь на посох. Де Пейн уловил аромат, исходивший от плаща этого странного человека — приятный запах свежих трав.
— Как я и сказал, я плаваю на своей барке по всей реке, — начал Хранитель. — Один фонарь на носу, другой на корме. Многие знают меня и спокойно проплывают мимо. Я вижу много такого, до чего мне нет дела. Королевские суда, идущие от Вестминстера к Тауэру и обратно. Контрабандистов, собирающихся на причалах и набережных. Молодых дворян, горячих и беспутных, словно воробьи, — они снуют по всем баням, борделям и злачным местам Саутуорка. Вижу даже шпионов, которые соскальзывают с борта чужеземного корабля в ожидающую их лодку. — Он остановился, а Гастанг подал знак двум приставам присоединиться к остальным, сгрудившимся у огня в бывшем алтаре.
— Я знаком с рекой, — продолжал Хранитель. — Вытаскиваю труп и уже могу сказать, как именно умер бедняга: от удара по голове, от клинка, вонзившегося в живот, в горло или в спину. А недавно появилось нечто новое и ужасное. Трупы молодых женщин, совершенно обескровленные, со сломанными ребрами и вырванным сердцем, перерезанным горлом. Они белые и холодные, словно свиная туша, которую мясники вешают над корытом, чтобы стекла вся кровь.
— И сколько таких?
— Две. Кажется, сейчас ты видел еще одну жертву. — Хранитель махнул посохом в глубину церкви. — Но я видел не только это. Ночью накануне Сретенья ветер стих, река стала как зеркало. Я был близ Куинсхайта и выгреб на середину. Тут из тумана вынырнула большая лодка — не меньше шести вёсел. Иной раз зло бывает похоже на струйки дыма над остывшим костром — оно задевает душу и вселяет холод в сердце. Я мгновенно преисполнился страха. Лодка двигалась быстро: все шесть гребцов — в капюшонах и масках — налегали на весла. На носу стоял человек, лицо его было закрыто. Я быстро отвернул свою барку и в этот момент увидел при свете яркого носового фонаря двух молодых женщин, связанных и с кляпами во рту, — они лежали на корме той лодки. Точно так же, бывает, вспыхивает молния и все становится видно, как днем. В глазах тех женщин я разглядел невыразимый ужас. Я видел кляпы, веревки, которые перетягивали им запястья и лодыжки. Да простит меня Господь, тамплиер, но я ничего не мог сделать. Лодка пролетела мимо и исчезла в темноте.
— Но ведь такие похищения наверняка случаются нередко?
— Вовсе нет! — Гастанг вышел вперед. — Эдмунд, в нашем городе ты можешь за один пенни купить толстушку, а за полмарки[117] хоть целый дом ими набей. В Лондоне шлюх больше, чем добропорядочных граждан. Зачем же похищать двух молодых женщин под покровом ночи? Да я бы наполнил продажными девками королевский корабль, и они с радостью пошли бы туда за корку хлеба! К чему же эта таинственность, ужас, кляпы во рту? А куда они направлялись? — обратился он к Хранителю.
— Не к Саутуорку. Лодка была на самом стрежне — похоже, направлялись они к безлюдным илистым отмелям в устье реки. — Он постучал посохом по земле. — Думается мне, что я повстречался в ту ночь с убийством, расчленением трупов, богохульством и всяческими иными мерзостями. Я прозвал ту лодку баркой дьявола. Подобных я на реке никогда не встречал! — Он отступил на шаг. — Я поведал об этом моему дорогому другу Гастангу, и он привел меня сюда — посмотреть на тот ужас, что нашли в этой часовне. Это то же самое, что я видел и раньше.
— Но ведь ты не все рассказал, так? — не отставал от него Гастанг. — Ты же мне и про Беррингтона рассказывал.
— Ах, про Беррингтона!
— Он тебе знаком? — резко спросил де Пейн.
— Я знаю многое, что происходит в городе. У меня есть свои наблюдатели, да и с коронером мы частенько выпиваем по кубку кларета. Я слыхал о Беррингтоне. — Хранитель обхватил посох обеими руками и оперся на него, словно его беспокоила старая рана на ноге. — Я тоже сражался в болотистых низинах на стороне Мандевиля, великого графа Эссекса. Под его знамена собиралось множество воинов, дьяволов в человеческом обличье. Беррингтон был не из таких. Я с ним никогда не встречался, но имя его слышал. Мандевилю он не нравился: этот рыцарь был против разграбления церквей и превращения монастырей в солдатские казармы. Потому-то мне и знакомо его имя, но и только. Не забывай, под знамя Мандевиля стекались сотни — да что там, тысячи воинов!
— А Майель? — задал вопрос де Пейн.
Хранитель покачал головой.
— Просто один из многих.
— А Парменио? — вмешался Гастанг. — Я ведь называл это имя, и ты что-то припомнил.
— Ах да, Тьерри Парменио из Генуи. — Хранитель откашлялся, прочищая горло. — Тамплиер, я немало бродил по белу свету. Я возвращался из Палестины не по морю. Морское путешествие не для таких, как я. Ехал посуху и добрался до славного города Лиона. Поселился я за пределами городских стен, и доходили до меня всякие слухи, удивительные истории о суде над ведьмами и колдунами, местными священниками, коим должно было бы хватить ума не участвовать в сатанинских ритуалах. В день моего приезда в городе как раз происходила казнь таковых злоумышленников. И я уверен, что имя Тьерри Парменио называли в связи с этим делом. — Он постучал пальцем по лбу. — Меня хорошо учили, тамплиер. У меня отличная память, особенно на имена. Я точно слышал имя Парменио прежде, но вот больше ничего сказать не могу. — Он вздохнул. — Что ж, пора мне идти, но сперва благослови меня.
— Мне благословить тебя?
— А что? Ты же преклонял колена у Гроба Господня, ведь так? Ты исполнил свои обеты. Благослови меня, тамплиер. Из священников мало кто приближается ко мне.
Де Пейн, немного растерявшись, стал припоминать строки, которые часто повторяла бабушка Элеонора. Потом воздел руку.
— Да благословит тебя Господь и да защитит тебя, — пробормотал рыцарь. — Да дарует Он тебе прощение и да сжалится над тобою. Да обратит Он на тебя лице свое и дарует тебе покой. Да пребудет с тобою благословение Господне во веки веков.
Хранитель поклонился.
— А теперь я дам тебе свое благословение, тамплиер. Поступай справедливо. Люби всей душой и смиренно иди, куда Бог тебя поведет. — С этими словами он исчез, будто его поглотила тьма, царившая за дверями церкви.
Гастанг и де Пейн тоже покинули церковь, два пристава несли перед ними зажженные факелы. Они
