после концерта скандального, только Илька отошел от бессознанки, Папик вломился в Звездный дом и отметелил сыночка прямо у нас на глазах. Страшная была картина. На что я уже тогда этого гондона Ильку ненавидела, но чуть не описалась от страха. Чувствительная была. Чего-то верещать стала, на руке Папика повисла, ну и тоже в стенку отлетела. Так нас двоих и отвезли в больницу с диагнозом сотрясение мозга. А потом в больницу камер понавезли и снимали на белоснежных простынях с гвоздиками на тумбочке. Типа, мы с Илькой танец акробатический разучивали и грохнулись во время поддержки. Танец потом доснимали, когда мы уже вышли. Папик к тому времени остыл и расплачиваться начал. В приступе отцовской любви Ильке яхту подарил, а мне комнату в коммуналке в Черемушках, так как я не москвичка. И стали они считать, что я им по гроб жизни обязана. А мне после этого подарка вообще в Академии п…ец наступил. Там же половина только Илькиных корешей была, вторую половину набирали из таких же придурков, как я, по всем провинциям нашей великой Родины.
Понтов было! Не описать. Поперлись по малым городам, по глубинке так сказать. В смысле бедную талантливую молодежь искали, у которой денег нет до больших городов добраться.
А тут Великий шанс на дом. Ну и к нам в Ежовск их занесло. А я тут как тут, талантливая и бедная. Правда, не совсем молодежь – лет мне уже было 25, но собирателям талантов к тому времени осточертело шляться в захолустьях, где даже гостиниц нормальных нет, только с тараканами да клопами, и сроки поджимали, так что они решили не заморачиваться и велели мне паспорт потерять, а в новом паспорте возраст переделать, сами все в нашей милиции и уладили. Сунули сколько надо на лапу, наши-то менты не балованные, им много не надо. Так и стала моложе. Потеряла пять лет жизни вместе со старым паспортом. Хотя я его, конечно, заныкала за печкой в своей развалюхе. На всякий случай. Стала 20-летней Светланой Хохряковой, официанткой из города Ежовска. А два года обучения в театральной студии и три – работы в кукольном театре этого самого забытого Богом Ежовска как корова языком слизала. Обозвали меня Пеппи и под этой кликухой запихнули в Звездный дом. И начала я, в общем-то уже взрослая тетка, косить под enfant terri ble. Внешность позволяла, я всегда моложе выглядела. А тут еще нарядили в шорты и гольфы, выкрасили волосы в зеленый цвет, заставили говорить высоким голосом и шепелявить, чтобы педагоги по сценической речи исправить могли. Полученным результатом вся компания, во главе с главным продюсером Марком Поплавским – делателем звезд, осталась страшно довольна. Хохотали как безумные, тыкали в меня пальцем и повизгивали: «Полная идиотка». Хрюкали от удовольствия – очень уж им своя нехитрая придумка нравилась. На мой-то взгляд, все это было обычной ерундой. «Плохих девчонок» в Академии и без меня хватало – из Илькиного окружения. Вот это уж просто хуже некуда, но поскольку их пребывание было проплачено Папиком напрямую и намного дороже, чем наше (найденышей, так сказать), то против их капризов не особенно попрешь. А они все как одна захотели стать роковыми женщинами, вот и стали им волосы удлинять, сиськи увеличивать и брюлики на них навешивать.
А я что – Пеппи так Пеппи. На все согласная, мне по-любому в Звездном доме лучше, чем в родном Ежовске. К тому времени как Великий шанс к нам в гости нагрянул, я уж совсем никакая была. Тоска заела, считай, до смерти. Ей-богу, просыпалась по утрам и плакала – зачем проснулась, еще один день жить. И ничего не помогало, а я старалась, честное слово. Я ж не совсем дебилка, понимала, что болею – депрессия моя болезнь называется. И по-умному-надо бы мне к врачу обратиться – психотерапевту. Да где тот врач у нас в Ежовске? Даже если и есть кабинет в больнице с такой табличкой – «Психотерапевт» – никому в этот кабинет заходить не посоветовала бы. У нас в Ежовске врачи еще те. На собственном горьком опыте знаю: маму мою они только так ухандокали. Всю жизнь у нее голова болела и всю жизнь они ее от гипертонии лечили. Боли сильнее – таблеток больше. Она их уже пригоршнями поглощала в конце жизни, но только какая-то полоумная сделалась и совсем старуха в свои сорок пять, а голова не проходила. А умерла она от болезни почек. Пока ее от гипертонии лечили, обе почки потихоньку отсыхали. Это уже в больнице выяснилось, куда ее в бессознательном состоянии доставили. Недолго она там пробыла. Через три дня я ее уже хоронила. И осталась тогда одна-одинешенька в суровом Ежовске. Город этот – не совсем моя родина. Родилась я здесь, но после моего рождения родители сразу уехали в Таджикистан – папа военным был. Так что выросла я в Душанбе. Дитя солнца. Мама там в музучилище аккордеон преподавала, папа месяцами на танкодроме пропадал. Жили хорошо. Солнце, фрукты; таджики такие симпатичные. А потом все рухнуло. Сначала папа погиб на учениях, а потом заваруха под названием «перестройка» началась. И таджики стали вдруг совсем несимпатичными. Пришлось нам с мамой бежать. Она бы не уехала из Душанбе, но решила меня спасать. Ей так наши соседи и посоветовали: «Спасай дочку, пока не поздно». Они сами таджики были, соседи наши, всю жизнь мы дружили семьями. Когда папа погиб, от мамы не отходили, во всем помогали, роднее родных были. А тут пришли, денег дали и сказали: «Уезжай, Маруся. Спасай Светку. Убьют за то, что волосики светлые и глазки голубые. Сейчас не разбираются, а дальше еще хуже будет, страшные люди с гор спустятся».
Как они плакали, когда нас провожали, а мы с мамой – нет. Мама тогда как окаменела, а мне интересно было – в Россию едем! Сначала в Москву, а потом в Ежовск. Но недолго я путешествию радовалась, в дороге трудно было, а уже когда прибыли к цели своего путешествия, меня будто парализовало от ужаса – вообще не понимала, как здесь жить можно. Представляете – из центра красивого солнечного Душанбе – на окраину промозглого северного Ежовска. Из чудесной двухкомнатной квартиры с таджикскими коврами – в крохотный бревенчатый дом-развалюху без всяких удобств на вечно грязной улице. Мне тогда казалось, что жизнь моя уже кончилась и меня в могилу закопали. Что казалось маме, я не знаю, маленькая была, но боли головные у нее именно тогда начались.
Болезни болезнями, тоска тоской, а выживать надо было, ну и стали выживать. Школа музыкальная в Ежовске была, со временем мать туда училкой устроилась, но зарплата чисто символическая, слезы, а не зарплата, так что поголодать здорово пришлось, пока не научились на огороде что-то выращивать. Трудно было, мать уже давно отвыкла от подсобного хозяйства, да и не любила она этого, но когда зиму на геркулесе просидели, вопрос о любви к сельскому хозяйству отпал сам собой. Так что в мае я, считай, в школу не ходила. Вместе с мамой, жопой к солнцу, башкой в грядку, осваивали наш небольшой земельный надел. Хотя про солнце сильно сказано. Оно нас по большим праздникам баловало. Вообще погода в Ежовске – это отдельная тема. Город вечного ноября. От одной погоды повеситься можно – всегда серая муть на улице. Так что на огороде не то чтобы все цвело и пахло. Помогали прожить еще и леса кругом. Лесов там много. В них и кормились лето да осень: грибы, ягоды, орехи. Я большим спецом стала по сбору запасов на зиму. А потом и к рыбалке пристрастилась. Ежовск на озере большом стоит – Ежовое озеро называется. Так что перебивались как-то, не помирали. Ходили, правда, оборванками, что я, что мать. Но это в Ежовске не очень унизительно, там многие граждане на бомжей смахивают.
А потом мать на свадьбы стали приглашать. Она аккордеон в голодное время продать не смогла – никому не нужен был, а тут у соседей сын женился, гостей полон дом, а баянист раньше времени назюзюкался до невменяйки, ну они к маме: «Маруся, выручай!» Мама взяла аккордеон и пошла, вернулась домой поздно и с головной болью, зато с месячной зарплатой в кармане. Снискала она там на свадьбе шумный успех и славу лучшей гармонистки – что гармонь, что баян, что аккордеон. Деньги потекли рекой, мы с мамой приоделись и стали даже мечтать о поездке к морю и к солнцу, которого нам так не хватало. Но не суждено было мечте нашей сбыться, потому что пришла новая большая беда – мама стала выпивать. Свадьбы же. Не выпил – значит, презираешь. Ежовцы – народ занудный – пока не выпьешь, не отвяжутся. Ну и споили они мою мамочку совсем. Так что деньги эти свадебные нам боком обернулись. Лучше бы их не было.
Мама моя была очень хорошей и очень несчастной. И сильно меня любила. Считала себя виноватой передо мной за все – за Ежовск, за погоду, за огород. И была у нее одна, но «пламенная страсть» – желание дать мне хорошее образование, которое помогло бы вырваться из ежовской жизни. Заработать на такое образование она не могла. В Ежовске хоть и часто женились, но все же не каждый день. Зато она, когда деньги свободные появились, запихнула меня во все секции и кружки, какие в городе были. Так я занималась карате, плаванием, в детской театральной студии и музыкой дома. Это чтобы на улице не болталась и по плохой дорожке не пошла. И спорить с ней было бессмысленно – она сразу начинала плакать. А после слез – приступ головной боли, да такой страшный, что я сама от жалости к ней чуть не умирала. Вот и бегала с плавания в студию, из студии на карате, а по вечерам гаммы на аккордеоне разучивала. Не то чтобы у меня здорово все получалось, но в середнячках ходила. А мама радовалась моим скромным успехам так, будто я гений.
А потом она умерла, радоваться стало некому, и я все забросила. Школу к тому времени закончила и
