сколько-нибудь значительных писателей и мыслителей сидели только Дюма-сын, Ипполит Тэн и Ренан, а из ученых великий Луи Пастер. Имена остальных бессмертных давно уже канули в Лету. Живые силы французской литературы и искусства не вливались в дряхлые вены Академии: Роден, Эдмон Гонкур, Флобер пренебрегали ею, Мопассан отверг предложение выставить свою кандидатуру, Золя проваливали несколько раз при баллотировке.
Доде разделял пренебрежительное отношение друзей к Академии. После того как 15 ноября 1876 года его роман 'Фромон и Рислер' получил академическую премию, стали поговаривать о возможности избрания писателя. Г-жа Доде ничего не имела против, но Доде отмалчивался и так и не выставил своей кандидатуры.
Отношение Доде к Академии определилось уже давно. Он выразил его и в новелле 'Признания академического мундира', и в очерке, опубликованном в 'Журналь офисьель', где рассказывал об унижениях, ценой которых Альфред де Виньи домогался академического кресла, и в заключение писал: 'Но в наши дни вряд ли кто-нибудь даст за это такую цену'. В 1883 году, после выхода 'Евангелистки', многие академики снова предложили Доде выставить свою кандидатуру, но писатель насторожился. Одна, казалось бы, незначительная деталь задела его самолюбие. Встретившись с ним на одном литературном обеде, знаменитый водевилист, 'бессмертный' Эжен Лабиш, больше всех уговаривавший Доде занять академическое кресло, вдруг начал бегать от писателя. 'Это было нелепо: я ковылял за ним, а он от меня удирал. Мы были похожи на клоунов!' - рассказывал позже Доде. Оказывается, автор 'Соломенной шляпки' испугался, что Доде станет просить поддержать его кандидатуру.
Вскоре шансы Доде начали обсуждать и газеты. Литератор Альбер Дельпи, добивавшийся академического 'мундира с пальмами', напечатал 22 мая в газете 'Пари' статью под заглавием 'Диалог портретов'. В ней портреты Шатобриана, Ламартина и других знаменитостей обсуждали, достоин ли Доде войти в Академию. Эта желчная стряпня окончательно рассердила обычно добродушного писателя. Теперь уже и главная сторонница Академии, г-жа Доде, советовала мужу не выставлять своей кандидатуры. Но этим Доде не удовольствовался.
'По поводу статьи, появившейся 22 мая в газете 'Пари' и подписанной Альбер Пти, г-н Альфонс Доде, сочтя себя оскорбленным, обратился к своим друзьям, г.г. Полю Арену и Морису Гуве, с просьбой, чтобы те от его имени потребовали у г-на Дельпи удовлетворения с оружием в руках.
Г-н Дельпи назвал своими свидетелями г.г. Шарля Лорана и Гастона Жоливе. Эти господа от имени г-на Дельпи согласились на требуемое удовлетворение.
Встреча состоялась вчера в Везине.
В качестве орудия были выбраны шпаги.
При первом же выпаде г-н Дельпи получил удар шпагой, которая прошла через его предплечье; свидетели и врачи после совещания объявили, что продолжать поединок невозможно.
Париж, 26 мая 1883 г.
От имени г-на Доде - Гуве, Поль Арен.
От имени г-на Дельпи - Ш.Лоран, Гастон Жоливе'.
Таков протокол этой дуэли - единственного следствия всех соблазнов, какими манила Доде Академия. Однако в следующем году драматург Дусе, историк Буассье и критик Брюнетьер опять стали предлагать Доде выставить свою кандидатуру. Но как раз в это время Академия совершила очередную бестактность, официально отказавшись прислать своих представителей на открытие статуи Жорж Санд в Люксембургском саду - под тем предлогом, что писательница не принадлежала к числу Бессмертных. Доде высоко чтил замечательную романистку и, возмущенный действиями Академии, напечатал в 'Фигаро' письмо:
'Я не выставлял, не выставляю и никогда не выставлю своей кандидатуры в Академию.
Альфонс Доде.
Париж, 31 октября 1884 г.'.
Среди всех этих перипетий Доде приходит в голову замысел романа, в котором отразилось бы его отношение к Академии, и даже возникает название будущей книги - 'Бессмертный'.
Эдмон Гонкур записывает в дневнике 18 января 1884 года: 'Вчера, в четверг, Доде рассказывал про роман, который он хочет написать об Академии и который предполагает назвать 'Бессмертный'. Вот его замысел. Дурак, посредственность, его блестящая карьера академика от начала до конца будет сделана, - причем он об этом и не подозревает, - его умницей женой. Между ними вспыхнет ссора, во время которой она откроет ему женскую правду о нем, - историю возвеличения ничтожества, после чего - вероятно, по примеру своего коллеги Оже [посредственного критика, покончившего с собой из-за издевательств прессы над его избранием в Академию по прямому приказу короля Карла X] - он бросится с Моста искусств в Сену'. Таким образом, первоначально Доде хотел лишь развить сюжет рассказа 'Признания академического мундира'. Однако основные идеи романа ясны были писателю с самого начала. В черновой тетради, относящейся к роману, он делает такую заметку: 'В академическом романе прежде всего дать почувствовать ничтожность всего этого. Полную ничтожность. А ведь это стоило стольких усилий, низостей, мешало говорить, думать, писать. И все, едва они туда попадут, испытывают то же чувство пустоты, но скрывают его от самих себя, строят из себя счастливцев, твердят повсюду: 'Даже представить себе нельзя, как это прекрасно' - и подыскивают, вербуют новых приспешников. Комедия, которую они ломают для окружающих. Это и еще идолопоклонство женщин, которые создали их, ползанье на брюхе перед куском дерева, из которого они своими руками вырезали бога'.
Однако, обдумывая замысел, Доде подвергал его изменениям. Уже 9 апреля того же года Гонкур записывает: 'Он стал говорить о замысле своего романа, план которого он, к моему большому сожалению, переделал; роман называется теперь уже не 'Бессмертный', он превратился в 'трехэтажную махину' и получил наименование 'Развод в великосветском обществе'.
Однако ни в 1884 году, ни в последующие годы Доде, отвлеченный работой над 'Сафо' и 'Тартареном на Альпах', не приступил к осуществлению своего замысла. Затем его отвлек план создать книгу о 'новой породе мелких хищников, которые воспользовались законом Дарвина... для оправдания всевозможных низостей... Я работал над этим уже несколько месяцев, но тут во Франции вышел перевод замечательного романа Достоевского 'Преступление и наказание', и оказалось, что это именно та книга, которую я собирался написать, да еще принадлежащая перу гения...' (Предисловие к драме 'Борьба за существование'). Но работа над ненаписанной вещью подарила Доде образ циничного 'борца за существование' Поля Астье - 'сплав нескольких молодых искателей удачи, которых я знавал', по словам автора. Так тема Академии сплелась с темой алчности и цинизма, разъедающих общество. Доде отлично понимал значение этой второй темы. Позднее он заметил в интервью, данном по поводу шума, поднятого критиками вокруг 'Бессмертного': 'В книге не хотят видеть ничего, кроме Академии. Почти совсем упускают из виду остальное, все, что касается 'общества', 'света' и его верхов'.
В основу своей фабулы Доде, как и позднее, в 'Порт-Тарасконе', положил подлинные события. Известный геометр, член Академии наук Мишель Шаль много занимался историей математики; его страстью к историческим исследованиям воспользовался мошенник Врен-Люка, который продал ученому по частям 'коллекцию' поддельных автографов многих знаменитостей XVI-XVII веков, выманив у него общим счетом двести тысяч франков. Шаль воспользовался 'новыми документами' с лжепатриотической целью: он вознамерился приписать Паскалю многие открытия, сделанные Ньютоном. Фальсификация была разоблачена, судебный процесс, который возбудил Шаль, наделал много шуму. В интервью Доде говорил: 'История с автографами восходит к нашумевшему делу, происшедшему с Мишелем Шалем в 1868 году, и воспроизводит его до такой степени точно, что даже упомянутое в 'Бессмертном' подложное письмо Ротру - это то самое письмо, которое Мишель Шаль пожертвовал Академии и оригинал которого до сих пор находится в ее архивах'.
Весной 1888 года роман был напечатан в газете 'Иллюстрасьон', а летом вышел отдельной книгой с посвящением Филиппу Жилю, сотруднику газеты 'Фигаро' и драматургу. Критика встретила 'Бессмертного' в штыки: в нем пытались усмотреть 'роман с ключом', то есть памфлет на определенных лиц, скрывающихся под именами персонажей. Доде категорически это отрицал. Безусловно, герои книги имеют своих прототипов. Так, например, Люсьен Доде пишет, что история герцогини Падовани и князя д'Атиса воспроизводит историю некоей весьма высокопоставленной дамы времен империи; прототипом старика Рею был восьмидесятитрехлетний художник Ленуар, который на курорте Нери много рассказывал Доде об императрице Жозефине, о великом трагическом актере Тальма, о своем учителе Давиде и после каждого
