— А я? — проговорила она с какой-то скорбной гордостью. — Умереть легче всего. Поверьте: то, на что решилась я, куда мучительнее!
Она говорила о смерти с какой-то мрачной одержимостью.
Она ждала ее, призывала с такой страстью, с какой никогда не ждала и не призывала любовника.
— Когда бы ваша смерть могла что-нибудь исправить, — сурово начал директор, — когда бы этой ценой можно было возвратить приданое бедняжки Зинаиды, я бы еще мог понять ваше желание умереть… Но ведь ваше самоубийство, собственно говоря, выход только для вас одной. Для других же ничего не изменится, их положение станет только еще тягостнее и безысходнее.
— Что ж тогда делать? — спросила она с убитым видом.
В ее неуверенном голосе послышались интонации прежней Клариссы — высокой, хрупкой женщины, изнемогающей от непосильной для нее внутренней борьбы.
— Прежде всего надо попытаться спасти хотя бы часть денег. Быть может, он еще не все спустил.
Кларисса покачала головой. Она отлично знала этого заядлого игрока, она слишком хорошо помнила, как он завладел деньгами, как грубо оттолкнул ее, когда бросился к шкатулке. Она не сомневалась, что он играл и проиграл все до последнего гроша.
Директор позвонил. Вошел стражник — заклятый враг Белизера.
— Вам придется поехать в Сен-Назер, — распорядился директор. — Передайте Нантцу, что он мне нужен, срочно. Для верности препроводите его сюда сами.
— Нантец в Эндре, господин директор. Я только что видел его, он выходил из дома Рудика. Должно быть, где-нибудь тут неподалеку болтается.
— Тем лучше… Разыщите его как можно скорее и приведите… Только не говорите ему, что госпожа Рудик у меня в кабинете… Ему не следует это знать…
— Понятно… — подмигнув глазом, отозвался прозорливый страж, хотя на самом деле ровным счетом ничего не понял.
Он повернулся на каблуках и вышел.
После его ухода в кабинете наступило молчание. Опершись на угол письменного стола, Кларисса о чем — то думала, безмолвная и суровая. Шум работающего завода, шипенье и свист пара, то умоляющие, жалобные, то угрожающие, как нельзя лучше отвечали буре, бушевавшей в ее душе. Внезапно дверь распахнулась.
— Вы посылали за мной, господин директор? — как ни в чем не бывало, спросил Нантец.
Кларисса, ее бледность, строгий вид директора…
Шарло понял все.
Стало быть, она сдержала слово.
На минуту на его наглом и грубом лице появилось выражение дикой растерянности, растерянности загнанного в угол человека, который, чтобы выбраться из тупика, способен пойти даже на убийство, затем он пошатнулся, будто сломленный жестокой внутренней борьбой, и рухнул на колени возле письменного стола.
— Простите! — пробормотал он.
Директор жестом приказал ему подняться.
— Избавьте нас от униженных просьб и слез. Нас этим не удивишь. Перейдем к делу. Эта женщина ради вас обокрала собственного мужа и дочь. Вы пообещали вернуть ей деньги через два дня…
Нантец с невыразимой признательностью поглядел на свою любовницу, спасавшую его ценою лжи, но Кларисса даже не посмотрела в его сторону. Ей уже не хотелось на него смотреть. Слишком хорошо она разглядела его в ночь преступления!
— Где же деньги? — спросил директор.
— Вот… Я принес…
Он и в самом деле привез их, но, не застав Клариссу дома, поспешил унести и уже направлялся в игорный дом, чтобы снова попытать счастья. Это был отчаянный игрок.
Директор взял кредитные билеты, которые Шарло положил на стол.
— Тут всё?
— Не хватает восьмисот франков… — с запинкой ответил Нантец.
— Ну да, понятно. Припрятали для вечерней игры.
— Нет, клянусь вам. Я их проиграл. Я их верну.
— Не трудитесь. С вас больше ничего не требуют. Я сам добавлю эти восемьсот франков. Я не хочу, чтобы бедная девочка потеряла хотя бы одно су из обещанного ей приданого. Теперь надо только объяснить Рудику, каким образом деньги исчезли и как опять нашлись. Садитесь и пишите.
Директор на минуту задумался, а Нантец тем временем сел за письменный стол и взял перо. Кларисса подняла голову. Она ждала. Это письмо сулило ей жизнь или смерть.
— Пишите: «Господин директор! Под влиянием минутного помешательства я взял шесть тысяч франков из шкафа Рудиков…»
Нантец вздрогнул, будто хотел что-то возразить, но испугался Клариссы, и таким образом жестокая, беспощадная правда всплыла наружу.
— «Рудиков»… — повторил он последнее слово директора.
А тот продолжал диктовать:
— «…Вот эти деньги… Я не в силах дольше держать их у себя. Они жгут мне пальцы… Освободите несчастных, которых заподозрили по моей вине, и умолите дядю простить меня. Передайте ему, что я покидаю завод и уезжаю, я не смею даже повидаться с ним. Я возвращусь только тогда, когда трудом и раскаянием заслужу право пожать руку порядочного человека». Теперь поставьте дату… и подпишитесь…
Заметив, что Шарло колеблется, директор сказал:
— Смотрите, молодой человек! Предупреждаю вас: если вы не подпишете, я немедленно прикажу арестовать эту женщину…
Нантец, не сказав ни слова, подписал письмо. Директор встал.
— А теперь можете ехать… Если хотите, я разрешу вам работать в Гериньи, но только ведите себя прилично. И помните: если я узнаю, что вы околачиваетесь поблизости от Эндре, жандармы арестуют вас как вора. Ваше письмо дает им для этого все основания…
Нантец неловко поклонился и, проходя мимо Клариссы, кинул на нее взгляд. Но чары были уже развеяны. Она медленно отвернулась, твердо решив никогда больше не видеть его и сохранить в своей памяти отвратительный образ того гнусного вора, какой предстал ее взору в ту памятную ночь. Когда Шарло вышел, г-жа Рудик подошла к директору и, прижав руки к груди, с признательностью склонила голову.
— Не благодарите меня, сударыня. Я сделал это ради вашего мужа, ради того, чтобы избавить этого почтенного человека от жестокой муки.
— За мужа-то я и благодарю вас, сударь… Я только о нем и думаю. Жертва, которую я собираюсь принести, оберегая его спокойствие, — лучшее тому доказательство.
— О какой жертве вы говорите?
— Я буду жить, хотя так сладко было бы умереть, навеки успокоиться… Ведь я уже все решила, все обдумала. И не иду я на это только из-за Рудика. А я так нуждаюсь в покое, я так устала!
В самом деле: силы, которые каким-то чудом до сих пор поддерживали Клариссу, теперь, когда кризис миновал, оставили бедняжку, и, пассивная от природы, она внезапно впала в такое угнетенное и подавленное состояние, что директор, увидев, как она, понурившись, удрученная, в полном изнеможении, выходит из его кабинета, испугался, как бы не случилось какой беды, и мягко проговорил:
— Полноте, сударыня, будьте мужественны! Подумайте хотя бы о том, какое огромное горе ожидает Рудика, когда он прочтет это письмо, каким оно будет для него страшным ударом. Разве можно добивать человека новым несчастьем и уже непоправимым?
— Об этом-то я и думаю, — прошептала она и медленно вышла.
Рудик, и правда, пришел в отчаянье, когда узнал от директора о проступке племянника. И только восторг и радость Зинаиды, которая, вновь обретя приданое, высоко подбрасывала в воздух свою заветную
