Подойдя ближе, Лори показал кончиком пенсне великолепный чертеж, который он искусно разрисовал китайской тушью в свободные часы на службе. Лестница пойдет сюда, потом туда…
— Очень мило! — проговорила Элина, не поворачивая головы, и снова углубилась в мрачный мистицизм, которым уроженка Лиона словно густыми туманами родного края окутывала горькие разочарования своей юности. Потом, когда на колокольне св. Иакова било де сять часов, малютка Фаннн, доверчиво обняв девушку обеими ручонками, говорила: «Покойной ночи, мама!» — и при этих ласковых словах бедная Элина на минуту примирялась с мыслью о замужестве.
Однажды после полудня, когда г-жа Эпсен сидела дома одна, подсчитывая расходы, ее посетила такая неожиданная, такая высокопоставленная гостья, что у бедной женщины от испуга свалились с носа очки… Сама г-жа Отман у них в доме!.. Ей хотелось раздвинуть стены прихожей, чтобы оказать достойный прием супруге могущественного банкира. Слава богу, гостиная была, как всегда, в образцовом порядке: жалюзи подняты, бронзовые подсвечники на консолях начищены до блеска, кресла в нарядных гипюровых чехлах расставлены по местам. Зато сама-то она, на что она похожа в старом домашнем платье, в поношенном чепце!
— Мы обойдемся и без нее, — заявила с холодной улыбкой г-жа Отман, чьи спокойные манеры так же отличались от суетливой растерянности хозяйки дома, как ее элегантный, модный туалет темных тонов — шелковый, отделанный гагатом — от капота с обтрепанной бахромой бедной датчанки.
— Вы приехали за переводом «Бесед», сударыня? Лина, к сожалению, еще не совсем его закончила… Бедняжка свободна только по вечерам.
Г-жа Эпсен начала тараторить о трудолюбии дочери, об утомительной беготне по урокам, об ее упорном желании одной кормить семью.
— Она постоянно твердит: ты довольно поработала, мама, пора тебе отдохнуть… Ах, — это такая чудесная девочка, просто сказать не могу!..
При этих словах «просто сказать не могу» из глаз матери скатились две крупные слезы, более красноречивые, чем фразы, которые она силилась подыскать. Жена банкира между тем своими ясными глазами внимательно и пытливо осматривала каждый уголок гостиной.
— Сколько зарабатывает ваша дочь уроками?:- спросила она, когда г-жа Эпсен умолкла.
- #9632; Трудно сказать, сударыня, бывает по-разному.
Она объяснила, что в мертвый сезон, летом, все разъезжаются на воды, на морские купанья, в загородные поместья, а Лина отказывается от поездок, чтобы не оставлять мать одну. За этот год — г-жа Эпсен только что подсчитала — ее дочь заработала около четырех тысяч франков.
— Я предложу ей вдвое больше, если она перейдет работать в наши школы, — объявила миллионерша небрежным тоном, словно речь шла о самой ничтожной сумме.
Г-жа Эпсен была ослеплена. Восемь тысяч франков… Какое подспорье для их скромного хозяйства! Но, поразмыслив, она поняла, что это неосуществимо. Пришлось бы порвать все полезные знакомства, расстаться с графиней д'Арло, с баронессой Герспах, которая обещала Лори свое покровительство. На это Элина никогда не согласится.
Г-жа Отман настаивала, ссылаясь на то, что Элина устает, что молодой хорошенькой девушке опасно ходить одной по Парижу, а в Пор-Совер ее каждое утро будет отвозить карета. Наконец, после долгих уговоров мать дала согласие отпускать Элину три раза в неделю. Условились о расписании, о плате за уроки. Лина будет завтракать в Пор-Совере и к вечеру возвращаться домой. В том случае, если бы пришлось задержаться, в замке много свободных комнат для ночлега.
— Ну уж нет, на это я не согласна! — вскричала г-жа Эпсен с возмущением. — Я ни за что не усну, если со мной рядом не будет моей дочки.
Председательница встала, собираясь уходить.
— Вы очень любите вашу дочь? — спросила она вдруг.
— Еще бы, сударыня, — отвечала мать, невольно тронутая серьезным, проникновенным тоном, каким был задан этот странный вопрос. — У меня нет никого на свете, кроме нее. Мы никогда не разлучались. И не расстанемся никогда.
— Однако же она выходит замуж?
— Да, но мы будем жить одной семьей. Это было ее первым условием.
Они вышли на площадку лестницы.
— Мне говорили, будто господин Лори не принадлежит к истинной церкви?.. — взявшись за перила, заметила мельком г-жа Отман, как будто не придавая значения этому вопросу.
Г-жа Эпсен, провожая гостью вниз, замешкалась с ответом — она знала ее нетерпимость в вопросах религии. Собственно говоря, г-н Лори действительно не вполне… Но бракосочетание совершится в протестантской церкви, Элина настояла…
— До свидания, сударыня! — резко прервала ее жена банкира, поспешно спускаясь по лестнице.
Когда запыхавшаяся г-жа Эпсен в съехавшем набок чепце выбежала вслед за ней на крыльцо, лошади уже умчали крупной рысью карету Отманов. Бедная женщина лишилась удовольствия показаться на улице, перед изумленными соседями, рядом с почетной гостьей.
IX. НА САМОЙ ВЕРШИНЕ
Эриксхальд близ Христиании
Итак, дорогая Элина, я последовала Вашему совету, я покончила с унизительной, рабской службой в богатых домах, где чужой хлеб казался мне столь горьким. Увы! Дух мой бодр, но тело немощно; болезнь обрекает меня на прозябание вдали от моего любимого монастыря, и я решила укрыть горящее во мне священное пламя на берегу Норвежского моря, в долине родного фиорда, где я не была более пятнадцати лет.
Вы спросите, как произошел мой разрыв с княгиней? Самым неожиданным, самым нелепым образом, как и следовало ожидать от столь взбалмошной особы. Проездом через Будапешт я встретилась случайно со старым соратником Кошута, убежденным патриотом, впавшим в нищету, но сохранившим и в рубище чувство собственного достоинства; это святой человек, истинный герой. Желая оказать ему почет и хоть немного помочь, я пригласила его к обеду в гостиницу и усадила рядом с собою. Разразился дикий скандал! Все дамы вскочили с мест, они отказывались обедать за одним столом с нищим бродягой, а ведь божественный учитель, омывший ноги беднякам, много раз подавал нам пример христианского смирения. Больше всех негодовала княгиня; несмотря на свои либеральные замашки, она до мозга костей проникнута спесью и высокомерием своей касты. После бурного объяснения она бросила меня в чужом городе, одну, без денег, так что норвежскому консулу пришлось отправлять меня на родину на казенный счет. Это подтверждение данного мною обета бедности нисколько бы меня не смутило и не огорчило, если бы только я нашла здесь желанный приют.
Ах, дорогая моя Элина!..
Первые дни я искренне радовалась, что вижу снова родную приморскую деревушку, деревянные хижины, колокольню, возвышающуюся, точно сторожевая башня, над самым берегом, церковь с окнами без витражей, открытыми на морскую синеву, деревенское кладбище, заросшее травой, с тесными рядами крестов, покосившихся от морских ветров. Какой чудесный уголок для молитвы, для благочестивой жизни во Христе, если бы не злоба, глупость, шумная суета пасущегося здесь человеческого стада! Ни единого проблеска в их тупом взгляде, ни единой мысли о вечности, о боге. На кладбище резвятся дети, на низенькой ограде усаживаются кумушки с шитьем, чтобы позлословить и почесать языки, а по воскресеньям местные красотки распевают здесь пошлые песенки, нарушая покой мертвецов, пляшут, водят хороводы, задевая юбками могильные кресты, причудливые тени которых в лунную ночь тянутся к самому морю. Но то, что я нашла дома, в родной семье, еще больше меня огорчило.
Сначала старики родители встретили меня с трогательной нежностью. В первые дни, окружив меня
