Несмотря на то, что она была упряма, как маленький ослик, сердце у нее было доброе; достаточно было заговорить о полицейском комиссаре, чтобы заставить ее слушаться.
Едва прибыли они в Корбиньи, как появилась на свет новая сестренка.
Мимилю только что исполнилось полтора года, и в каюте не было недостатка в детских кроватках, так же как и в работе: при таких расходах нечего было и думать нанять служанку.
Мамаша Луво ворчала так, что своей воркотней способна была повергнуть в трепет даже деревянную ногу Экипажа.
Никто из здешних не сочувствовал мамаше Луво. Крестьяне не постеснялись даже высказать свое мнение местному кюре, который ставил судовщика им в пример.
— Воля ваша, господин кюре, но у этих людей нет ни капли здравого смысла. Подбирают чужих ребят, когда у самих трое…
— Ох уж эти Луво!
— Все это они напоказ, а советов не слушают.
Им не желали зла, но были не прочь, чтобы они получили хороший урок.
Кюре — простодушный и недалекий человек — легко соглашался с чужим мнением и всегда прибегал к цитатам из священного писания или поучений отцов церкви, чтобы убедить самого себя в своих нестойких суждениях.
«Должно быть, прихожане правы», — думал он, поглаживая свой плохо выбритый подбородок.
Не следует испытывать долготерпение божие.
Но все-таки Луво были люди честные, а потому он решил не нарушать своего обыкновения и, исполняя пастырский долг, посетил их как пастырь.
Он застал мамашу Луво за кройкой штанишек для Виктора из старой матросской куртки Луво. — ведь мальчонка явился к ним голодранцем, а она, как хорошая хозяйка, терпеть не могла лохмотьев.
Она придвинула кюре скамейку, и он сразу же заговорил о Викторе, намекая на то, что при милостивой поддержке епископа может устроить Виктора в сиротский приют в Отене.
Мамаша Луво, которая всем без исключения говорила то, что думала, ответила решительно:
— Что ж говорить, господин кюре: малыш для нас обуза. Франсуа, когда привел его ко мне, лишний раз доказал, что он не орел. Но сердце у меня не камень, как и у моего старика, и если бы Виктора встретила я, мне тоже было бы его очень жаль, однако я оставила бы его там, где он был. Но раз мы его уже взяли, то не для того, чтобы от него отделаться, и если нам придется когда-нибудь терпеть из-за него нужду, то мы ни у кого милостыни не попросим.
В эту минуту вошел Виктор с Мимилем на руках.
Карапуз, как бы мстя за то, что его отняли от груди, упорно отказывался ходить.
У него прорезались зубы, и он всех кусал.
Пораженный этим зрелищем, кюре возложил руку на голову найденыша и торжественно произнес:
— Бог благословляет многодетные семьи.
И ушел, очень довольный собою, ибо весьма удачно сумел подобрать подходящее к случаю изречение.
Мамаша Луво не лгала, говоря, что Виктор стал теперь членом ее семьи.
Не переставая ворчать и все время угрожая, что отведет мальчика к полицейскому комиссару, «женщина с головой» привязалась к заморышу, ни на шаг не отходившему от ее юбки.
Когда Луво иной раз замечал, что она слишком много с ним возится, она неизменно отвечала:
— Не надо было брать.
Как только Виктору исполнилось семь лет, она послала его с Кларой в школу.
И уж, конечно, он всегда носил и книги и кораинку с завтраком.
Он храбро дрался с прожорливыми, беззастенчивыми морванскими ребятишками, спасая завтрак.
Но и в учении он проявлял не меньше рвения, чем в драках, и, несмотря на то, что школу он посещал только зимою, когда прекращалась навигация, он знал больше, чем крестьянские ребятишки, шумливые и такие же неуклюжие, как их деревянные башмаки, хотя эти ребятишки круглый год зевали над своими букварями.
Виктор и Клара возвращались из школы лесом.
Им нравилось смотреть, как дровосеки валят деревья.
Так как Виктор был легок и отличался ловкостью, его заставляли влезать на вершины сосен и привязывать веревку, с помощью которой дерево валили на землю. По мере того как он подымался, он казался все меньше, а когда он добирался до самой верхушки, то Клара пугалась.
А храбрец нарочно раскачивался, желая ее подразнить.
Иной раз они навещали Можандра на лесном складе.
Плотник был худой и сухой, как щепка.
Он жил один за деревней, в самом лесу.
Друзей у него не было.
Замкнутость и неразговорчивость этого чужака, пришельца из провинции Ньевр, поселившегося на отлете, долгое время возбуждали любопытство деревенских жителей.
Вот уже шесть лет в любую погоду работает он не покладая рук, словно его заставляет крайняя нужда. А ведь ни для кого не секрет, что у него водятся деньжонки и что он заключает крупные сделки и часто приходит к нотариусу в Корбиньн посоветоваться, куда поместить сбережения.
Когда-то он сообщил кюре, что он вдов.
И это все, что о нем было известно.
Завидев детей, Можандр откладывал пилу и прерывал работу, чтобы поболтать с ними.
Он очень полюбил Виктора и научил его вырезывать ножом лодочки из обрубков.
Как-то раз он сказал ему:
— Ты напоминаешь мне сына, которого я потерял.
Но тут же, как бы испугавшись, что сказал лишнее, поспешно добавил:
— О, это было давно, очень давно!
В другой раз он сказал папаше Луво:
__ Если Виктор когда-нибудь тебе надоест, отдай его мне. У меня нет наследников, я не остановлюсь перед расходами и пошлю его в город, в коллеж. Он выдержит экзамены, поступит в Лесной институт.
Но Франсуа все еще находился под впечатлением своего благородного поступка. Он отказался, и Можандр стал терпеливо ждать того времени, когда постепенное увеличение семейства Луво или денежные затруднения отобьют у судовщика охоту к усыновлению чужих детей.
Судьба как бы пошла навстречу его желаниям.
В самом деле, можно было подумать, что вместе с Виктором на борту «Прекрасной нивернезки» поселилось несчастье.
Все пошло кувырком.
Лес продавался туго.
Перед каждой разгрузкой Экипаж умудрялся нанести себе новое увечье.
И наконец перед самым отплытием слегла мамаша Луво.
От визга ребятишек Франсуа потерял голову.
Он не отличал бульона от лекарств и так раздражал больную своими промахами, что в конце концов решил отказаться от ухода за нею, предоставив это Виктору.
Впервые в жизни судовщику пришлось самому покупать лес.
Как ни окручивал он деревья веревками, как ни снимал раз тридцать подряд одну и ту же мерку, он неизменно ошибался в подсчетах. Помните его знаменитые подсчеты?
— Я умножаю…. умножаю…
Мамаша Луво — вот кто умел это делать!
Кое-как произвел он приемку леса и, крайне озабоченный, отправился в Париж. Там он наскочил на мошенника, который воспользовался случаем и обманул его.
С тяжелым сердцем вернулся он на баржу, сел к больной жене на край постели и сказал с отчаянием в голосе:
