пригнано, плохо отмерено: вся сцена до того фальшива, что делается неловко. А ведь она очень театральна. Лафонтен — не говоря уже о Фредерике, которого нам не пришлось видеть, — извлек из нее могучий эффект. Поработав и поразмыслив, г-н Муне-Сюлли сумеет внести недостающие оттенки, гармонические паузы музыкальной страницы. Заслуживает похвалы г-н Февр, достаточно сильный и выразительный, надменный и мрачный в роли зловещего дона Саллюстия, — он создал блестящий образ. Достоин похвалы и г-н Мартель, сумевший придать в меру шутовской облик старому дону Гуритану, поклоннику королевы. Гордясь своими шпорами, словно старый боевой петух, он только, пожалуй, слишком уж напирает на этот внешний образ боевого петуха — его манера поднимать руку и держать ее горстью напоминает комика Александра в «Курице с золотыми яйцами».[10] Я не могу найти слова, чтобы выразить восхищение игрой г-жи Сары Бернар, — слова, которые не были бы повторением всего, что уже говорилось об изумительной чистоте ее голоса, о четкости и ясности его интонаций, этом алмазном ключе, открывающем все самые трудные положения и даже самые враждебные сердца. Публика неистовствовала больше, чем когда-либо. Но критику да будет позволено сказать исполнительнице, что она вносит в исполнение своих ролей слишком мало оттенков, что она слишком доверяется своему испытанному таланту И злоупотребляет симпатиями публики. В «Рюи Блазе» она, по нашему мнению, проявила себя как настоящая артистка лишь во втором действии, когда королева пытается молиться, держа на груди письмо: «О, пощади меня…» Она кладет письмо на стол, потом опять берет его и прерывает молитву:.
Все это превосходно понято и произносится как нужно. Но в целом г-жа Сара Бернар не играет свою роль — она ее прет. После того как мы похвалим г-жу Баррета за милую живость, с какой она воссоздает образ Касильды, рассыпая жемчужный смех в мрачном безмолвии испанского дворца, нам останется лишь с похвалой отозваться о декорациях, о великолепных костюмах, обо всей, впрочем, чересчур броской, чересчур «оперной» пышности, какой последние годы отличаются постановки Французского театра.
Печать единодушно отмечает блестящий успех новой постановки «Рюи Блаза». Рецензенты удовольствовались тем, что покритиковали отдельные детали исполнения. В связи с этим нам хотелось бы рассеять с помощью маленькой книжки, вышедшей на днях в издательстве Оллендорфа, недоразумение с ложной, якобы традиционной трактовкой роли дона Сезара, которую блистательно исполняет сейчас несравненный Коклен.
Признавая все достоинства артиста, признавая впечатление, произведенное его игрой на публику, большинство наших собратий упрекает его в извращении образа дона Сезара, в том, что он нарочно лишил эту роль присущей ей величественности, лишил благородства, что он играет не столько дона Сезара, сколько Фигаро. Так вот, заглянув в «Историю Рюи Блаза» Александра Эппа и Клемана Кламана, мы обнаружим, что в 1838 году в первой постановке пьесы роль дона Сезара, сперва предназначавшаяся Гюйону, в конце концов поручена была Сен-Фирмену. Гюйон был превосходный исполнитель первых ролей, Сен-Фирмен — законченный и очень живой комик, который, не усмотрев в образе дона Сезара ничего сложного, постарался сделать из него прежде всего яркий, лучезарный контраст ко всему, что есть в драме темного и страшного. В таком понимании роль эта очень позабавила публику. Позже, в 1841 году, когда «Рюи Б лаз» перешел в театр Порт-Сен-Мартен, преемником Сен-Фирмена оказался Рокур. Было высказано мнение, что он слишком щупл, не по размерам сцены, но играл он все того же симпатичного хвастуна, и против трактовки возражений не было. Еще через несколько лет Фредерик Леметр, которого всегда соблазняли лохмотья пикаро,[11] заказал по своей мерке пьесу под названием «Дон Сезар де Базан», где одно лишь богатое воображение поэта, но только надутое, ходульное, лишенное блистательного волшебства его стихов, заполняло все пять или даже шесть актов мелодрамы, о которой Теофиль Готье отозвался нижеследующим образом:
«Можно не сомневаться, что гг. Дюмануар и Деннери — люди вполне порядочные: носового платка они ни у кого из кармана не вытащат, а вот идейкой воспользоваться могут. Во всяком случае, у них хватило наивности не отпороть метку с шарфа, который они вытянули из кармана прославленного поэта Виктора Гюго. В наше время, когда свирепствуют литературные пираты, это своего рода добродетель… относительная, конечно. Но какой великий актер Фредерик! Как он одним жестом, одним словом, одним восклицанием умеет растормошить публику — от партера до райка! Вам кажется, что вы видите любовные сцены, слышите пламенные слова, крики о мщении! Прочитайте пьесу — ничего этого в ней нет. Все писал Фредерик, возводя очи к небу, бросаясь на колени, переставляя с места на место стул, закрывая судорожно сжатыми руками трагически искаженное лицо».
С того дня возник ложный образ дона Сезара, перворазрядная роль, трагическая и шутовская, бурлескная и патетическая, роль Дон Жуана, вылезшего из сточной канавы, Дон Жуана, который случайно избежал петли, роль паяца и Альмавивы. Но разве такого парня втиснуть в один ящик с доном Саллюстием и Рюи Блазом?
Меленг, в 1872 году сыгравший эту роль в традициях Фредерика, был в ней как-то странно уныл, особенно в четвертом действии. Его слишком пышный романтический султан падал ему на глаза, словно траурные перья на катафалке, и, несмотря на Сару Бернар, Лафонтена и Жоффруа, это отразилось на всем спектакле. На этот раз, напротив, комический пыл Коклена произвел именно тот контраст, к которому стремился Виктор Гюго. По нашему мнению, заслуга артиста в том и состоит, что он первый оттенил блестящее остроумие и комическую силу поэта, создавшего «Рюи Блаза».
КОКЛЕНЫ
Талант у обоих Кокленов так же различен, как и их внешность. У одного смех, так сказать, в ширину, у другого — в длину.
Коклен Старший чувствует себя вполне свободно в комедиях Мольера, Реньяра, у которых комизм вызывающий, курносый, толстогубый, чьи смелые выпады, непосредственные, как и вся их веселость, искупаются откровенностью и блеском. Прибавьте к этому волшебство подлинно замечательного исполнения, до того искусного, что оно может вас убедить в чем угодно. В самом деле, вам может показаться, что вы слышите Бетховена, когда он всего-навсего напевает:
Г-н Коклен Младший восхищает публику в ролях, где он непосредствен, тонок и подлинно смешон. Его веселость ничего общего не имеет с веселостью старшего брата. Это комик более сдержанный, спокойный и временами именно поэтому покоряющий публику; немножко гимнастики — и получился бы клоун. Впрочем, у братьев есть одна общая черта: это любовь к своей профессии, ярко выраженное призвание к сцене. А в наши дни это большая редкость.
Зайдите как-нибудь в один из классов Консерватории во время занятий, поглядите на этих молодых людей, на этих девиц, сидящих друг против друга под строгим надзором мамаш. Много ли среди них таких, которые явились сюда, влекомые призванием? Много ли таких, которые следят за тем, как читает свою роль их товарищ, стоя и жестикулируя на трамплине, за тем, как ему подает реплику преподаватель? По большей части эти артисты-подмастерья сидят на скамьях, сами не зная зачем — из тщеславия, от лени, из ребячества, из тех соображений, что актерское ремесло — забавное, что можно выступать в самых разнообразных костюмах, что актер всегда на виду. Но подлинного призвания у них, можно сказать, нет. Призвание — это призыв неизвестно откуда, заставляющий тебя встать и идти. Скольким людям, вовсе
