его мольбам, что подтверждалось возрастающей силой ее ударов.
К счастью, на поле сражения появилось третье лицо. Это был муж эльзаски, тоже эльзасец, содержатель трактира, отлично считавший в уме. Поняв, с кем имеет дело, поняв, что убийца счастлив был бы возместить убытки, он обезоружил свою супругу и живо поладил с Тартареном.
Тартарен уплатил двести франков, тогда как ослик стоил не больше десяти: это обычная цена вислоухеньким на арабских базарах. Затем бедного Черныша похоронили под фиговым деревом, и эльзасец, которого развеселил блеск тарасконских дуро, пригласил героя заморить червячка в своем заведении, стоявшем при дороге, совсем близко отсюда. Алжирские охотники завтракали у него каждое воскресенье: эта долина была их излюбленным местом охоты, ибо кролики тут водились в изобилии.
– А львы? – осведомился Тартарен.
Эльзасец взглянул на него с явным изумлением:
– Львы?
– Ну да... львы... Вам приходилось их видеть? – уже менее уверенно продолжал бедный Тартарен.
Трактирщик прыснул:
– Вот грех тяжкий!.. Львы... Да что им тут делать?
– Разве их нет в Алжире?..
– Честное слово, я их отродясь не видел... А ведь я двадцать лет живу в этой провинции. Что-то, помнится, я про них слышал... Не то в газетах... Но только это далеко отсюда, где-то на юге...
Они подошли к кабачку. Это был обыкновенный загородный кабачок, как где-нибудь в Ванве или Пантене, с засохшей веткой над дверью, с биллиардными киями, намалеванными на стене, и с нестрашной вывеской:
Сбор молодцов!.. О, Бравида! Какие приятные воспоминания!
VII
История омнибуса, мавританки и жасминовых четок
Это первое приключение кого угодно могло бы обескуражить, однако люди Тартареновой закалки не так-то легко сдаются.
«Львы – на юге? – думал наш герой. – Ну что ж, поеду на юг!»
Съев все до последнего кусочка, Тартарен встал, поблагодарил хозяина, в знак полного примирения расцеловался со старухой, пролил последнюю слезу над незадачливым Чернышом и, нимало не медля, повернул обратно в Алжир с твердым намерением уложить вещи и сегодня же уехать на юг.
К несчастью, Мустафская дорога со вчерашнего дня стала как будто еще длиннее, – жара, пыль! Палатка тяжеленная!.. Почувствовав, что не в силах идти пешком, Тартарен сделал знак первому же нагнавшему его омнибусу и вскочил на подножку...
Бедный Тартарен из Тараскона! Насколько же лучше было бы для его доброго имени, для его славы, если б он не связывался с этой роковой колымагой, а продолжил бы пешее хождение, рискуя рухнуть под давлением атмосферы, походной палатки и тяжелых двуствольных ружей!..
Тартарен вошел. Омнибус был полон. В глубине, уткнувшись в молитвенник, сидел алжирский мулла с окладистой черной бородой. Напротив – молодой мавр, из купцов, курил толстую папиросу. Дальше – мальтийский матрос и несколько мавританок, закутанных в белые чадры, так что видны были только глаза. Дамы эти ездили помолиться на кладбище Абдэль-Кадер, но это мрачное путешествие, видимо, не опечалило их. Прикрываясь чадрами, они болтали, смеялись, ели хрустевшее на зубах печенье.
Тартарену показалось, что они поглядывают на него. Особенно одна, сидевшая напротив, как впилась в него глазами, так потом всю дорогу их уже не отводила. Хотя дама была под чадрой, однако живость ее больших черных подведенных глаз, прелестное тонкое запястье, все в золотых браслетах, время от времени выглядывавшее из-под покровов, самый звук ее голоса, изящный поворот головы, в котором было даже что-то детское, – все говорило о том, что покровы скрывают обворожительное, молодое, красивое тело... Несчастный Тартарен не знал, куда деваться. Безмолвный призыв дивных восточных глаз смущал его, волновал, терзал; его бросало то в жар, то в холод...
В довершение всего он ощутил прикосновение дамской туфельки: она скользила по его грубым охотничьим сапогам, эта крохотная туфелька, скользила и шмыгала красной мышкой... Как быть? Ответить на этот взгляд, на это движение? Да, но что потом?.. Любовное похождение на Востоке – это что-то ужасное!.. Пламенному южному воображению славного Тартарена уже представлялось, что он попадает в руки евнухов, что ему рубят голову, зашивают в кожаный мешок и швыряют в море и его самого, и его отрубленную голову. Это его несколько охладило... Туфелька между тем продолжала в том же духе, глаза, смотревшие на него в упор, раскрывались все шире и шире, как два огромных черных бархатистых цветка, и словно молили: «Сорви нас!..»
Омнибус остановился на Театральной площади, в начале Бабассунской улицы. Мавританки, путаясь в длинных шароварах и движением, исполненным дикой грации, придерживая чадры, одна за другой вышли из омнибуса. Соседка Тартарена встала после всех и, подняв голову, прошла мимо него так близко, что он ощутил на своем лице ее дыхание – букет юности, жасмина, печенья и мускуса.
Тарасконец не устоял. Опьяненный любовью, готовый на все, он бросился за мавританкой... Услышав за собой лязг его доспехов, она обернулась, приложила палец к чадре, как бы говоря: «Tсc!» – и быстрым движением другой руки бросила ему ароматные четки из цветов жасмина. Тартарен нагнулся поднять их, но так как герой наш был слегка тучноват да к тому же увешан доспехами, то эта операция продолжалась довольно долго...
А когда он, прижав к сердцу жасминовые четки, выпрямился, – мавританки и след простыл.
VIII
Львы атласа, спите!
Львы Атласа, спите! Спите спокойно в своих логовах, среди алоэ и диких кактусов!.. Еще несколько дней Тартарен из Тараскона вас не тронет. Пока что все его орудия войны – ящики с оружием, аптечка, походная палатка, консервы – мирно лежат в запакованном виде в Европейской гостинице, в углу 36-го номера.
Спите безмятежно, огромные рыжие львы! Тарасконец охотится за мавританкой. После встречи в омнибусе несчастному все время чудится, будто по его ноге, объемистой ноге заядлого охотника, семенит красная мышка, а в ветре с моря, касающемся его уст, он неизменно улавливает запах, напоминающий ему предмет его страсти, – запах печенья и аниса.
Подайте Тартарену его берберийку!
Но это совсем не так просто! Найти в городе со стотысячным населением особу, о которой ничего не известно, кроме запаха, туфелек и цвета глаз! Только безумно влюбленный тарасконец способен отважиться на подобное приключение.
Самое ужасное – это что под своими длинными белыми чадрами все мавританки похожи одна на другую; притом эти дамы редко выходят из дому, и, чтобы их увидеть, нужно подняться в Верхний город, арабский город, город
Настоящее разбойничье гнездо этот Верхний город! Грязные узенькие улочки, взбирающиеся по отвесным горам между двумя рядами подозрительных домишек, кровли которых сходятся, образуя туннель. Низенькие двери, крошечные оконца, безмолвные, унылые, зарешеченные. Справа и слева мрачные притоны, где угрюмые
Сказать, что наш Тартарен без волнения шел по этому страшному городу, – значит сказать неправду. Нет, он был крайне взволнован; по этим темным улицам, в которых едва умещался его толстый живот, наш доблестный муж двигался с величайшей осторожностью, оглядываясь по сторонам, держа указательный палец на спусковом крючке револьвера. Совсем как в Tapacконе, по дороге в Клуб! Каждую секунду он ждал, что сзади на него нападет орава евнухов и янычар, но желание увидеться с дамой сердца придавало ему титаническую силу и отвагу.
Целую неделю бесстрашный Тартарен не выходил из Верхнего города. Он то часами простаивал перед мавританскими банями и ждал, когда оттуда выйдут, поеживаясь на свежем воздухе, и разлетятся стайками пахнущие чистотой женщины, то, присев на корточки возле какой-нибудь мечети, потел и пыхтел, стаскивая
